– Дурак – он и есть дурак. Где твой дурацкий колпак? Не забудь надеть его перед тем, как попытаешься свернуть мне шею!
Баламут сориентировался быстро.
– А, попугай, – пренебрежительно сказал он. – Я-то подумал…
– Сам ты попугай! – вскинулась птица, и к великому своему изумлению, Доркин разглядел две крошечные ручки, крепко обхватившие прутья.
От любопытства он даже позабыл о своем болезненном состоянии и довольно резво вскочил на ноги, отчего чуть не упал. Тело практически не гнулось, а уж ныло… Кряхтя и прихрамывая, он подошел к клетке. Обитатель ее слегка отпрянул, но продолжал держаться ручками за прутья, и Баламут увидел его во весь рост.
У него было крохотное человечье тельце с ручками и ножками, увенчанное птичьей головкой и сплошь покрытое мелкими золотистыми перьями. Пара пестрых крыльев была сложена за спиной. Круглые желтые глаза не мигая уставились на Доркина с нескрываемым вызовом.
– Кто ты? – напрочь позабыв об учтивости, восхищенно спросил Баламут.
Косточки тонких пальчиков, сжимавших металл, тут же побелели от напряжения.
– Не твое дело, – отрезало удивительное существо и лязгнуло клювом.
– Чудо какое, – продолжал Баламут, в упоении таращась на него. – Не странно, что тебя держат в клетке. Животное с таким милым нравом, должно быть, опасно выпускать на волю.
Судя по ярости, вспыхнувшей в желтых глазах, существо это, будь оно сейчас на воле, с удовольствием оставило бы без глаз Баламута. Оно прошипело сквозь сжатый клюв голосом, утратившим всякую бархатность:
– Ты тоже в клетке, человек, не забывай об этом! Послушаю я, как ты запоешь лет через двадцать, если, конечно, тебя не прикончат за ненадобностью!
– Вот именно, – сказал Доркин и утратил всякий интерес к чудному созданию.
Он неторопливо отошел от клетки и принялся внимательно разглядывать место заточения, переходя от бойницы к бойнице и массируя на ходу мышцы рук. Они болели уже не как после избиения, а как после сильного перенапряжения.
За первой бойницей, далеко внизу, взору его предстал осенний лес, в золоте и багрянце, слегка почерневший от дождей. Он тянулся во все стороны до самого горизонта. Небо было укрыто иссиня-черными тучами, и в незастекленное оконце веяло холодом и сыростью. Баламут смерил взглядом ширину бойницы и вздохнул. Увы, в нее не протиснулся бы и трехлетний ребенок.
Он повернулся и направился к другой стене, делая вид, что не замечает ненавидящего взгляда, которым провожал его обитатель клетки. Когда же шут с разочарованным видом отошел от второй бойницы, за которой увидел тот же самый пейзаж, человечек-птица презрительно фыркнул.