Голова болела, и был Михаил Анатольевич весьма противен себе самому. Он решил плеснуть в лицо холодной водички, отправился в ванную, и там его осенило. В зеркале он разглядел начавшую пробиваться на щеках белесую щетину, всполошился, что проходил целый день небритым, и тут только вспомнил, что Басуржицкий говорил о списке необходимых вещей, который нужно было передать секретарю. Бритва, например, ну и там еще… Овечкин застыл перед зеркалом, сообразив вдруг открывающиеся возможности. Во-первых, бумага и карандаш – можно накидать из окна записок с просьбой позвонить Никсе Маколею и с изложением вкратце бедственного своего положения. Во-вторых, если секретарь, к примеру, отведет его к Даниилу Федоровичу составлять список – а на это можно и напроситься под предлогом еще одного телефонного звонка, – то он окажется в кабинете, в непосредственной близости от вожделенного выхода. И вдруг подвернется случай… если быть очень смирным… если быть очень покорным Овечкиным…
Это была мысль! Это было хоть что-то. И когда хладнокровный юный секретарь появился в дверях со своим вечным подносом, Михаил Анатольевич, робея и заикаясь, напомнил ему о списке.
– Здесь нет ни бумаги, ни ручки, – сказал он, с трепетом ожидая ответа.
Секретарь кивнул и удалился. Вернувшись же забрать поднос, он бесстрастно сообщил Овечкину, что списком можно будет заняться завтра с утра.
И Михаил Анатольевич провел еще одну почти бессонную ночь, холодея при мысли о третьей, неучтенной возможности – секретарь придет сюда, сядет рядом и будет ждать. А потом унесет список. И начинай думать заново!
Но ему повезло. Утром после завтрака, собрав посуду, мальчик сухо пригласил его следовать за собою.
По дороге Овечкин внимательно рассматривал все, на что позавчера не обращал никакого внимания. Интересовали его главным образом окна и двери. Но, судя по всему, единственной надеждой оставалась все-таки входная дверь. Все эти комнаты, коридоры и коридорчики переплетались между собою внутри квартиры, а квартира, как ни крути, была все на том же шестом этаже, и если где-то здесь и существовал черный ход, на глаза Михаилу Анатольевичу он не попался.
Они добрались до кабинета, и секретарь, похоже, остался ждать в приемной, преграждая путь к заветному выходу. В самом же кабинете находился Даниил Федорович.
Хозяин нынче был зол и сумрачен и не трудился это скрывать. Он небрежным кивком поздоровался с Овечкиным и буркнул:
– Садитесь за стол и пишите, только поскорее.
Затем принялся расхаживать взад и вперед по кабинету, заложив руки за спину, и тут же, казалось, позабыл про Михаила Анатольевича. А тот не стал садиться за стол. Взяв несколько листочков бумаги и ручку, Михаил Анатольевич тихонько пристроился на стульчике в уголке, поближе к двери, и принялся покусывать ручку, делая вид, что усиленно размышляет над списком.