— Боги раньше никогда напрямую не сражались?
— Боги раньше никогда не умирали. — Уточнил этот монстр, а его тень вновь беспокойно колыхнулась. — Правда в том, что в момент своей максимальной силы, мы, по иронии, максимально уязвимы. Только когда бог сходит на землю в теле своего Апостола, он может быть убит. Смерть Апостола так же означает смерть и наделившего его силой божества.
— Здесь… не сходится, — сказал я, нахмурив брови. — Ты сказал, что война началась, и моя мать была первой, кого пожелали убить. Но у неё никогда не было избранников. Я первый, кого она сделала Апостолом.
— Верно… — кивнула чёрная тень, вновь ненадолго замолчав. — На самом деле, на тот момент Он и та сучка, которую я придушил своими руками, делали нечто, куда более болезненное. Они делали то, что сейчас этот ублюдок творит против меня.
Чёрная тень вновь стала беспокойно колебаться, а я даже вот так мог почувствовать гнев, буквально сочащийся из каждого её завихрения.
— На самом деле… — услышал я тихий голос из этого сгустка злобы. — Я рассказываю тебе всё это не просто так. Я… хотел попросить тебя о помощи. Когда я очнулся в этом монументе, Он смог меня почувствовать. Он понял, что я всё ещё жив, вновь начинаю копить силы, и сейчас он хочет убить меня больше, чем когда-либо. Я здесь, вдали от дома, и моих сил не хватает даже на то, чтобы залечить раны.
— Я понял, — выдохнул я, опустив взгляд. — Вот почему Империя людей истребляет местных жителей с особой яростью…
— Ты… понял правильно. — Ответил тот таким же тоном. — Я жив, потому что король их расы спас меня, ценой собственной жизни, а сейчас они все умирают именно из-за меня. Он специально мучает их. Издевается над ними. Всё это, чтобы надавить на меня. Чтобы вынудить меня бросить ему вызов.
Сказав это, чёрная тень так сильно покачнулась, что я кажется даже увидел стиснутые от бессильной злобы зубы.
— Мои дети… — услышал я бесконечно сворные слова. — Они очень сильны, но без моей поддержки они не смогут ему сопротивляться. Прямо сейчас, он подвергает мой народ бесчисленным страданиям. Так же, как когда-то страдал народ твоей матери. Прятаться от сражения легко, но смотреть за муками твоих детей — невыносимо. Я…
— Больше… можешь ничего не говорить. — Оборвал я его слова, так как чувствовал, что ему слишком сложно сказать эти слова. — Ты мог бы даже об этом не просить. — Приподняв лежащий на ладони камешек немного выше, я утвердительно кивнул головой, глядя прямо в глаза этому созданию, ждущему ответа. — Мы защитим их, — сказал я. — Теперь очередь нашей матери защищать тебя.