Позади отчаянно засигналила машина. Оглянувшись, я увидела знакомых, которые тоже иногда приезжали сюда паи покрутить. Оказывается, они ехали в город, но решили завернуть на полянку. Узнав, что я тоже возвращаюсь, друзья решили отложить тренировку и подвезли меня прямо до школы.
Пришлось самой отпирать дверь, больше похожую на металлический сейф: все еще было очень рано, даже Лелька не пришла. Справившись с упрямой дверью, я направилась к себе в кабинет. Зачем мне кабинет, я и сама не знала, но Леля уверенным тоном заявила, что положено. Куда положено, не сказала, зато провела меня в махонькую комнатушку, где невозможно танцевать или крутить паи. И сказала, чтобы я иногда занималась чем-нибудь еще просто так, для разнообразия. Я долго пыталась приспособить кабинет под склад многочисленных сценических костюмов, ибо терпеть не могла копаться среди чужих вещей в поисках своего, помятого многими копающимися до меня. И это если не брать в расчет запах, стоящий там: тошнотворная смесь пота, ведь выступление только со стороны смотрится легким, да табака, поскольку выступать часто приходилось и на корпоративах. Пока Леля не взбесилась и не выделила еще одну комнату под мой личный гардероб, где я тщательно проветривала каждый костюм, прежде чем повесить его к остальным.
И вот тогда, долгими обеденными перерывами, когда зал был занят, а больше делать нечего, я вдруг неожиданно для себя стала рисовать. Это после того, как зареклась навечно брать в руки карандаш, с трудом окончив художественную школу. С трудом, поскольку мне было абсолютно неинтересно рисовать скучные мятые самовары и восковые потрескавшиеся яблоки. А мои рисунки на вольные темы чопорный старичок, учивший нас, всерьез не воспринимал.
И вот теперь, когда я на столе обнаружила пачку бумаги и канцелярские принадлежности, руки от скуки сами вывели первую загогулину. Я вошла в свою обитель: теперь я могла сказать, что это моя комната. Стены сплошь увешаны рисунками, большинство из которых представляли собой загадочные пейзажи Кеприи. Некоторые давали представление о народах, населяющих этот веселый мир.
Я опустилась в мягкое вращающееся кресло, поприветствовавшее меня жалостливым скрипом, и карандаш словно сам собой скользнул в ладонь. Синий, конечно же. Я никогда не вывешивала на стены его. И вообще, тщательно прятала каждый портрет, хотя именно их рисовала чаще всего.
Длинное узкое лицо с почти квадратным подбородком, четко очерченные скулы и озорные ямочки на щеках. Как у ребенка. Тонкий длинный нос с маленькими ноздрями, какие рисуют в иллюстрациях про Древнюю Грецию. Высокий гладкий лоб, копна длинных черных волос. Глаза я всегда оставляла напоследок: миндалевидные, опушенные густыми черными ресницами. Интересно, мне даже не с чем сравнить эти прекрасные и удивительные глаза. Может, только с янтарем. Той редкой его разновидностью, внутри которой сияет множество искорок, скрывая собой прозрачность красновато-оранжевого камня.