В руке он держал трость и вкладывал всю душу в каждый шаг по булыжной мостовой — возможно, тем самым уходя от разговора. Вскоре я понял, что направляться мы можем только в одно место: виколо Сант-Эусебио. Когда мы добрались до запертой мастерской, я едва удержался от искушения брякнуть, что часто приходил сюда после его уроков и что именно здесь, насколько мне самому это известно, и началась моя жизнь.
— Слышал, краснодеревщик куда-то уехал, — сказал я, немного помолчав.
— А ты его знал? — спросил профессор.
«Знал ли я его? — хотелось мне крикнуть. — Я был в него влюблен. И сейчас влюблен. Потому и вернулся».
— Знал, — ответил я в конце концов.
— Мы все его знали. Не могу сказать, что знал его близко, но по вечерам, в кафе, после нескольких рюмок, он всегда начинал петь этим своим голосом.
— Каким голосом?
— Прекрасным голосом. Правда, всегда одну и ту же арию, из «Дон Жуана». Больше никаких не знал. Ну, вот эту:
Notte e giorno faticar
per chi nulla sagradir;
…
mangiar male e mal dormir…[7] Дальше забыл, но он пел всю арию.
Я слишком хорошо знал эту арию и тут же добавил забытые слова. Мой отец ее тоже пел, сказал я, двадцатисе-кундную вариацию. Сермонета рассмеялся.
— А потом однажды ночью он исчез, — продолжал мой репетитор. — И уже, знаешь ли, никогда не вернется. По слухам, он где-то в Канаде.
— А почему именно в Канаде?
— Не знаю, Паоло, не знаю. — Голос звучал раздраженно. Я так и ждал, что он снова обзовет меня туповатым.
Свернув в Сант-Эусебио, мы зашагали в сторону кафе -отсюда открывался вид на замок.
— Ты не забыл это кафе? — спросил он.
— Да как же я мог его забыть? Я сюда приходил с папой по вечерам.
Сермонета тоже вспомнил: он видел нас там много раз. Отодвинул занавеску, заглянул внутрь. В этот час дня внутри было темно и пусто. Впрочем, тучный хозяин оказался, как всегда, на месте, он протирал стойку.
— Salve, Professore, здравствуйте, профессор, — произнес он, как только мы перешагнули порог.
— Salve, — откликнулся мой репетитор. Мы заказали два кофе.
— Subito, сию минуту, — заторопился хозяин. Я расплатился.
— Признал этого юношу? — осведомился мой репетитор. Хозяин кафе прищурился и вгляделся в меня.
— Нет, а должен был?
— Сын доктора.
Дородный владелец призадумался.
— Доктора помню. И этих его страшных псин тоже. — Он изобразил загривком, что содрогается. Потом повернулся ко мне: — Как ваш папенька?
— Неплохо, — ответил я.
— Эх, и славным же человеком был ваш папенька — тут его все любили, привечали, ип vero nobiliumo, настоящий аристократ. А с домом-то как скверно вышло. — Потом на лице его застыла кривая улыбка, а ладони три-четыре раза рассекли воздух — он изображал жест, которым несильно шлепают ребенка. —