Мы перепрыгнули через рельсы и за шпалерой карликовых сосенок, выстроившихся вдоль путей, увидели скопище людей, молившихся под дождем. Посредине стоял Юзеф Царь в своем черном плаще с поднятым воротником.
Он не то произносил речь, не то напевал, дирижируя хором, его руки были в непрестанном движении и трепыхались над головами верующих, как черные ветви.
Когда мы подбежали ближе, пение умолкло и люди медленно стали подниматься с размякшей земли. Я различил в толпе возницу Харапа, сержанта Глувко, его жену и детей, обоих Корсаков, Ромуся, партизана, Паца, путевого мастера и заплаканную Регину. Все молчали, но похоже было, что они ждали нас, заранее зная, что дело примет такой оборот.
За ними — я теперь только это увидел — текла, а точнее было бы сказать, бешено неслась куда-то на юг невероятно вздувшаяся, серая, как слон, река Сола. На своих взвихренных водоворотами волнах она несла конструкции из нагроможденных друг на друга деревьев, вымытые из земли пни, стога соломы, а поближе к берегу кружились гигантские сгустки рыжей пены, похожие на сахарные головы. От реки шел такой чудовищный гул, будто она катила под собой, на дне, камни величиной с наши дома.
Мы остановились в нескольких шагах от молящихся, и Шафир весь сжался, чтобы выдохнуть из себя остатки огромной усталости. А они смотрели на него злорадно, как на раненого врага, который рвется вперед, но не может справиться со своей немощью.
— Люди, — сказал он наконец странным, скрипучим голосом. — Люди, разойдитесь по домам. Нельзя ничего трогать на том берегу.
— Глядите, привел с собой дьявола, который уже заглянул один раз в ад! Собаки, почуяв, что он идет, вой поднимают! Всем это известно! — закричала жена Глувко.
Эти хорошо знакомые люди смотрели на нас, как на чужих. Враждебно, мстительно.
Сержант отошел чуть в сторону и беспомощно поглядывал то на нас, то на промокшую под дождем толпу.
— Эх, темнота, — произнес он наконец неуверенно, скосив налитый кровью глаз. — Слышите, что вам человек говорит.
И ободренный воцарившимся молчанием, он передвинул пояс и каким-то сложным способом стал извлекать из коротких ножен черную резиновую дубинку. Потом он вяло поднял ее над головой и рукоятью поправил козырек фуражки, с которой стекала вода.
— Ну, чего ждете? Слышали, что человек сказал. Нечего тут религиями баловаться. Народная власть, крошу прощения, не оставит это безнаказанным. Лучше, говорю, давайте по-хорошему.
Он быстро завертел дубинкой и уставился широко раскрытыми глазами на бабу, продиравшуюся к нему сквозь толпу.