Я вернулся к Шафиру, который теперь прислушивался к скрипу своих легких.
— Ты выходил?
— Нет. Дверь заколочена.
— Кто-то ходит возле дома.
— Надо передохнуть. Потом попытаемся вдвоем.
— Я захлебнусь мокротой.
— Где-то здесь протекает крыша.
Мы замолчали, стараясь различить в сплошном шуме звук падающих капель. Мне повезло, я нашел измятую газету и теперь с открытым ртом кружил в темноте, ожидая, когда холодная сочная капля упадет на бумагу. В конце концов я по капле собрал под язык целый наперсток дождевой воды. Прежде чем она успела согреться у меня во рту, я отнес этот дар Шафиру, выплюнул в его губы. Он долго чавкал, потом откашлялся и уже более внятно произнес:
— Помоги мне перевернуться на живот.
Мы подставили головы и попеременно пили редкие капли дождя. Потом повалились от усталости на холодный пол.
— Как вы думаете, река сюда подойдет? — спросил я.
— Иногда она разливается до самого монастыря. Увидим сегодняшней ночью. Вы верите в суд божий?
— Тсс. Кто-то идет.
Шафир некоторое время молчал, учащенно дыша.
— Сола идет, — сказал он. — Она уже близко.
— Знаете, у меня есть своя молитва.
На мгновение он перестал сопеть. Я догадался, что он смотрит в мою сторону.
— Я молюсь ежедневно, по вечерам, с детства. Я менял верования, взгляды, надежды, а молитва осталась. В ней нет обязательных слов, она складывается из запомнившихся стихов различных молитв, в которые я вкладываю свое значение. Часто она сводится к неопределенной мысли, иногда выражает страх, или отчаяние, или тоску, предчувствие вспышки безумия, которое дремлет во мне. Эта молитва стала моей привычкой, границей между явью и сном и похожа она на коленопреклонение перед одинокой, безымянной могилой.
— А кому же вы молитесь?
— Не знаю.
— Зачем вы мне об этом говорите?
— Я скрываю это, как тайный порок, как дурную болезнь, которая обнаруживается только после смерти. Никто этого не знает.
Шафир молчал, я не видел его в этой кромешной темноте. Снова в глубине дома раздались звуки, чем-то напоминающие колотушку.
— Вы спите? — спросил я.
— Нет. Я думаю, что мне не следует терять силы. Я наглотался собственной крови, значит, она осталась во мне, правда?
— Тсс. Прислушайтесь.
Из широко разлившегося однообразного шума время от времени вырывался новый протяжный звук — как будто наполняли жидкостью гигантскую бутылку.
Шафир хрипло застонал.
— Река вошла в сад. Плещется между деревьями, — глухо проговорил он.
Я прислушивался к шуму, доходившему из-за стены, и боль постепенно утихала.
— Часто перед сном у меня появляется такое ощущение, будто я провожу кончиками пальцев по краю заживленной раны. И тогда я испытываю странное, почти болезненное наслаждение, вижу себя со стороны, глазами врача, подмечаю в себе какие-то обрывки беспорядочных мыслей, желаний, рефлексов, которые являются элементами сна, полубреда, и в этих ночных видениях, в этом неизвестном мне мире земное существование приобретает такие же реальные формы, как и наяву. Раньше я очень этого боялся.