Солнечный зайчик на столе исчез. Стены потемнели, я больше не видел его лица. Он все быстрее хлопал себя линейкой, и ее стук напоминал биение сердца перепуганного зверька.
— Наврала она ему про Подъельняки, — тихо сказал я себе. — Ждет меня возле железнодорожной ветки.
И мне стало жаль этого сгорбленного человека, старательно сдерживающего свою неприязнь.
Я шагнул вперед и протянул руку.
— Возможно, вы и правы. Если все обстоит, как вы говорите, то я, пожалуй, более заслуживаю сочувствия, чем ничтожнейший из ничтожных.
Он замер, оскорбленный моим смирением, которому он, видимо, не доверял.
— Вы не подадите мне руки?
Он молчал и явно колебался.
— Вы ведь богаче.
Он быстро прикоснулся к моей руке и потом долго вытирал ладонь о брюки.
— Жаль, что нет Юстины. Она вас очень любит.
— Ничего не поделаешь. Может, еще встретимся. Верно я говорю?
Я видел, как внезапно дернулась его щека, обведенная лучиком света.
— Не думайте о ней худо, — тихо сказал он.
— Чужая душа — потемки.
Он не обратил внимания на мои слова.
— Она больная. Нуждается в опеке.
Я пошел к двери из плохо обструганных досок. Над косяком висели серые пучки трав.
— Забудьте обо всем. Это самое лучшее, — сказал он еще, и мне вдруг стало неспокойно. Я посмотрел на него с порога, он стоял, сгорбившись над столом, положив крепко стиснутую в ладони линейку на страницы открытой книги. Я не видел его лица, скрытого в тени, но я догадывался, что углы его губ, слепленные запекшейся пеной, судорожно дергаются, что он изо всех сил стискивает зубы, сдерживая нарастающую дрожь.
Не оглядываясь, я побежал по направлению к железнодорожной ветке. Возле будки путевого мастера стояла небольшая группа людей, но среди них не было Юстины. Я бросил мешок в старую крапиву и сел на него, заслоненный кустом, не сводя глаз с дороги, идущей вдоль рельс. Я ждал Юстину.
Я слушал голоса этой долины. Я различал тихий стон леса, бормотание реки, продирающейся излучинами к городу, я слышал шелест трав, названия которых давно забыл, я слышал шипение ветра и гулкую тишину земли.
У меня дрожали руки, дергались колени, едкий холод заползал под куртку, парализовал мускулы. Дорога передо мной была пустынна, совершенно пустынна, хотя я изо всех сил напрягал зрение. Я смотрел в поголубевшую темноту между двумя полосами леса, расплывшимися, как озера, и ждал, когда оттуда появится девичья фигура.
— Ситуация такова, — вспомнил я выражение Шафира. — Какова ситуация? Что она означает?
Я стиснул пальцами виски, страдая, как оратор, потерявший нить своей речи. Приближалась развязка, а я по-прежнему сидел здесь, в ольховых кустах, все еще полный сомнений и до ужаса одинокий.