— Идет поезд, — сказал кто-то позади меня.
— Откуда ты знаешь?
— Если приложить ухо к рельсам, слышен грохот колес.
— Но ведь ее еще нет.
— Вы должны ехать. Вы для того сюда пришли, — шептал чей-то приглушенный голос.
Чужие руки обхватили меня и подняли с мешка. Я наступил на кустик еще зеленого тысячелистника.
— Это ты, Ромусь? — спросил я.
— Я. Идите на платформу. Он здесь простоит всего две минуты.
— Но я ведь не могу ехать один.
— Ой, посмотрите, уже виден дым.
Он вскинул мешок мне на спину и не сильно, но решительно толкнул. Я сделал несколько шагов в сторону насыпи. В самом деле над лесом густо ложился дым.
— Боже, как холодно, — сказал я.
— Северный ветер. Несет снег. А вы идите.
И я пошел, сгорбившись под тяжестью мешка, как контрабандист, возвращающийся из очередной экспедиции. А когда я поднялся на деревянную платформу, мне показалось, будто я стою на мосту и сверху разглядываю чужую, незнакомую жизнь. Со стороны Подъельняков медленно приближался поезд, заливая дымом и паром небольшой овражек и тропинку, по которой никто не шел. На серебристых фарах локомотива висела торжественная гирлянда из еловых веток. Совсем рядом, подо мной, стояли жители городка, они пришли, чтобы посмотреть, как отсюда бесплатно уезжают первые пассажиры.
— Куда идет этот поезд? — спросил я.
— Скажут, — ответил граф Пац и пригладил желтые волосы, он всегда держался кокетливо, если поблизости были женщины.
— Да он, бедняжка, побледнел, едва на ногах держится, — заметила пани Мальвина.
— С нами, так сказать, расстаться не может.
— Такие, как он, всю жизнь хнычут. И так до ста лет дохнычут, — отозвался партизан.
— Завтра он уже будет далеко, в других местах, с другими людьми, — вздохнула Регина.
Поезд наконец подошел. Мне помогли взойти на подножку, бросили на площадку мой мешок. Я слышал, как рядом, в клубах пара, кто-то быстро сплевывает.
Мне захотелось еще раз взглянуть на луга с угасшим торфяником, на реку, прильнувшую к холму с дубовой рощей, я поднял голову и увидел Юстину. Нервно сплетя руки, она одиноко стояла внизу, у железнодорожной насыпи.
— Юстина! — окликнул я ее, хотя она не сводила с меня неподвижного взгляда.
— Юстина! Я жду!
Она отрицательно покачала головой.
Я очнулся от оцепенения, спрыгнул на бревна платформы, а оттуда на землю и кинулся к Юстине, но она уже была далеко — широко раскинув руки, сломя голову бежала в сторону лугов и реки.
Я остановился и смотрел, как она свернула налево и скрылась в гуще ольшаника. Люди, стоявшие возле платформы, что-то громко мне кричали, торопили меня. И я вернулся, сел в поезд, прислонил голову к железной, вздрагивающей стене. Сквозь клочки пара я различал лица моих провожающих: они ждали, когда я уеду.