За поездом бежали только сухие листья, но и они после недолгой погони в конце концов застревали среди ржавых рельс.
Я вспомнил про свой дорожный мешок и вернулся в первый вагон. Мешок трясся на самом краю площадки и был уже покрыт толстым слоем пыли. В почти незаметном движении он все больше приближался к границе, где начиналась пустота, разделявшая вагоны.
Итак, я стоял на двух железных листах, которые в какой-то непонятной борьбе непрерывно терлись друг о друга, и не отводил взгляда от бурого куска пространства, ограниченного краями вагонов и подвижными жалами буферов. Шпалы и неровные зернышки гравия, убегая назад, сливались воедино и казались пушистыми, мягкими, излучающими тепло. Я смотрел на этот царский ковер, суливший удобства и отдых, обещавший передышку в далеком путешествии, и медленно наклонялся над ним, как над лугом в весеннюю пору, лугом, насыщенным запахами трав, цветов и плодородной земли. Я уже чувствовал под собою упругую гибкость непокорных стеблей, чувствовал, как меня охватывает бодрящий холод торфяной сырости, я уже слышал гомон птиц, приветствующих набрякший жизнью новый день.
И тогда я вдруг подумал, что вот через мгновение я проснусь, стряхну с себя душный сон, который в какую-то из ночей может прийти к каждому, сон, полный бредовых видений и призраков, обрывков событий, глубоко пережитых и не оставивших следа, придуманных и несвершившихся, сон залитый кровью памяти, разгоряченный лихорадкой предчувствия, и из этой бурлящей глубины ночи, собрав последние силы, я выползу на берег яви и встану для рядового будничного дня с его обычными заботами, с его обыкновенным трудом, с его так хорошо знакомой, близкой страдой.