Почему же старая леди Спенсер-Свифт так энергично, так решительно противится раскрытию правды? Новелла Моруа предлагает нам следующее объяснение. С одной стороны, старая женщина переживает эту любовную историю, как переживала бы собственное увлекательное любовное приключение. Ещё важнее для неё тщеславие: близость её прабабки с великим поэтом Англии прибавляет блеска и славы её роду — ей льстит это семейное предание. Некоторую, хотя и меньшую, роль играет денежный расчёт: замок посещают туристы, привлечённые поэтической легендой о возлюбленной Байрона, и частичное превращение дома в музей освобождает леди Спенсер-Свифт от уплаты высоких налогов.
А между тем открытая энтузиастом-исследователем истина прибавила бы только новую грань действительному образу поэта, «в первый и последний раз в жизни уступившему бесу нежности». Интереснее как человек, хотя и более обыденной «в историческом смысле», предстала бы и Пандора, ведь любовь не принесла ей счастья лишь потому, что она слишком далеко зашла в своём притворном сопротивлении.
Но тут вступает в силу ещё один парадокс: кто помнит сегодня о действительной Пандоре? Уже сто лет она живёт в легенде, возникшей вокруг её имени. В сознании людей, чтящих Байрона, она — его возлюбленная, героиня его сонета. Даже нынешняя леди Спенсер-Свифт и та относится к своей прабабке лишь как к персонажу семейной хроники. Как и для «маленькой туристки», с трепетом выслушивающей объяснения дворецкого, Пандора для неё самой — художественный образ, героиня байроновского сонета. Не всё ли равно, из каких реальных жизненных слагаемых создан этот образ, который уже давно обрёл собственное, ни от чего не зависящее существование? Быть может, ошибка, совершённая биографами Пандоры, правдивее, чем истина, разрушительная для художественной жизни её образа, для легенды.
Мы слышим здесь рассуждение Моруа-биографа, автора беллетризированных биографий, биографий-романов, — рассуждение, служащее литературно-философским обоснованием жанра. Впрочем, нельзя отождествлять эту точку зрения с точкой зрения автора. Здесь автору принадлежит лишь постановка вопроса.
Посмотрим, к каким выводам приводит нас сопоставление новеллы «Биография» с двумя другими новеллами сборника — «Миррина» и «Ариадна, сестра…».
«Миррина», — говорит «рассказчик» этой новеллы, — «проливает свет на некоторые малоизученные стороны творческого процесса».
Миррину, героиню пьесы Кристиана Менетрие, породили случайные обстоятельства, прихоть актёра Лорана, его мелкие, личные соображения. Но Кристиан Менетрие — большой художник. Пусть создание этого образа было ему навязано — всё равно, его Миррина не только «дитя необходимости», но и «дитя вдохновения». Когда в своей пьесе он даёт ей жизнь, несущественной становится история её возникновения. Лоран заблуждается, полагая, что имеет право «убрать» Миррину из пьесы потому, что своим рождением она обязана лишь его настояниям и теперь, когда она больше ему не нужна, может исчезнуть. Знаменитый актёр рассуждает здесь не как художник, а как обыватель. Права жена Кристиана Менетрие, Клер, отказывающаяся «разъединять то, что соединил Кристиан». Ведь не всё ли равно, из чего «получилась» Миррина, если под пером Менетрие черты её воплотили нечто жизненное, действительное? Став художественным образом, она обрела жизнь, независимую от первоначальных соображений Лорана и от судьбы своего автора. Менетрие просили «выдумать» роль для красивой актрисы, он согласился — и написал глубоко правдивый характер.