– Хорошо. Совесть моя чиста. Я сделал все, что мог. Я всеми силами старался убедить вас – и по-прежнему считаю, что в принципе я прав. И если ведется какой-либо протокол нашего совещания, я хотел бы, чтобы это было там отмечено. Ну а теперь, Рюб, я принимаю задание – я не вижу другого ответа. Раз вы намерены провести эксперимент независимо от того, что я чувствую, думаю или как поступлю, так уж лучше, чтобы проводил его я. Я это дело начал, я и доведу до конца, не передавая в чужие руки. Тем более что есть одна вещь, которую я заведомо сделаю лучше, чем кто-либо другой. Я выполню то, чего вы требуете, – ведь что-нибудь в таком духе все равно произойдет, – но прошу вашего разрешения обойтись с Джейком Пикерингом как можно мягче. Я непрошено вторгся в его жизнь и кое в чем навредил ему, хоть и полагаю, что он того заслужил. Но я вовсе не жажду его гибели. Разрешите мне сделать так, чтобы он был дискредитирован лишь в том узком кругу, который единственно имеет для вас значение. Ваша цель будет достигнута без того, чтобы перешибить ему хребет. Перспективы у него и сами по себе невеселые, так давайте, черт возьми, оставим ему хоть что-нибудь. Если вы согласны, я принимаю задание. Но потом я уйду.
Все были довольны. Рюб и Эстергази сразу же согласились на мое условие. Потом мы встали, и все по очереди трясли мне руку, заверяя, что я не пожалею, что они отнюдь не безрассудны, что будут приняты все меры предосторожности – самым высокопоставленным лицам в Вашингтоне уже даны соответствующие гарантии. Они и сейчас незамедлительно проинформируют Вашингтон; нельзя ли уточнить, когда я смогу приступить к заданию? Я ответил, что у меня поднакопились кое-какие личные дела; устроит ли их, если я отправлюсь, допустим, через неделю? Рюб сказал: вполне устроит. Затем я спросил об Оскаре Россофе и Мартине Лестфогеле – я симпатизировал им и хотел бы с ними повидаться. Но Эстергази сообщил, что Оскар тут больше не работает: у него-де своя частная практика, и время, какое он мог уделить проекту, к сожалению, истекло. Может, это и не противоречило истине, но я в такое объяснение не поверил: у меня мелькнула мысль – допускаю, ошибочная, – что Оскар ушел в знак протеста против «новой стадии» экспериментов. И Мартин ушел – он вернулся к преподавательской деятельности.
На прощание я заставил себя улыбнуться и произнес нечто вроде краткой речи из трех фраз:
– Ну что ж, теперь мы как будто сговорились. Я сделал все, что мог, чтобы переубедить вас. Полагаю, это был мой долг, но теперь другое дело: раз уж вы решили продолжать, все равно – со мной или без меня, я, безусловно, предпочитаю остаться…