– Не обижайся. Давай поспим? – попросил в поезде Солнце.
– Ну, ик, давай, ик, хотя, ик, честно, ик, сказать, ик, я, ик, собиралась, ик, тебе, ик, отдаться, ик, но раз ты, ик, такой, ик, соня… – нехотя согласилась девушка, и всю оставшуюся часть пути они мирно спали.
Утром наконец за очередным поворотом железнодорожного полотна, словно по мановению волшебной палочки, пахнуло свежим ветром и показалась ультрамариновая полоска моря. Саша, словно зачарованная, прилипла к окну и следила, как на скалистый берег накатывают еле заметные волны.
– Море, – шепнула она и положила голову на плечо спутнику.
– Море, – согласился Солнце.
Ближе к вечеру Малой постучался в хорошо отскобленные ворота и, заглянув в щель между досками, заорал:
– Баба Оля! Мать родная! Я вернулся! Привез тебе гостинцы!
Во дворе громыхнула цепь, и раздался хрипатый собачий лай.
– О, и Пацифик жив! Узнал! – радостно зашумели ребята.
Ворота приоткрылись, и на улицу выглянула щербатая старуха с хищным орлиным носом.
– Приплыли, голуби лохматые, – узнала она друзей. – И жулика взяли?
– А как же, бабулик? – высунулся из-за плеч остальных Малой. – Без меня – никуда.
– Ну ладно, входите, – старуха распахнула перед ними ворота, – расселяйтесь. А ты, Иуда, – она ухватила Малого за плечо, – говори, куда ковер из сарая дел?
– Какой ковер? – пробовал тот изобразить праведный гнев.
– С журавлем. Мне его соседка отдала, – настаивала баба Оля.
– А? C журавлем? Не брал! – отпирался Малой.
– А кто из него Кольке Потирову с пристани жакет продал, как иностранный? – обличала та.
– Виноват. Нуждался… Жадный бабулик, но любимый! – хохотал паренек и лез целоваться.
Вскоре каждый занялся своим делом. Скелет любовно увещевал задыхающегося от ярости пса, благо тому цепь не позволяла дотянуться до ненавистного тела. Герда выносила из пристройки пустые пивные ящики. Хуан сидел, сложив ноги по-турецки, на краю колодца и неотрывно созерцал желтую стену сарая. Кореец под хитрые причитания старухи чинил сломанный косяк на веранде. Малой поволок какой-то ящик в огород. Саша и Солнце забрались на теплую крышу и оттуда лениво наблюдали за происходящим.
Вечером того же дня вся компания, за исключением Корейца, вышла в город. Шли молча, упиваясь мгновением – естественно, каждый своим. Особенно упивался Хуан, ему вообще была свойственна некая созерцательность, и он старательно следовал ей. Встречающиеся им по пути курортники осторожно обходили приятелей стороной, при этом, однако, не проявляя особенного отчуждения. В воздухе витала почти южная истома, не позволяющая довести какое-либо чувство, отрицательное ли, положительное, до практического воплощения. Но, увы, вернейшим подтверждением правила является исключение из него, и на перекрестке «дети цветов» столкнулись с группой подвыпивших парней, празднующих демобилизацию своего товарища. Сам же товарищ, выряженный в китель, отдаленно напоминавший форму латиноамериканского диктатора, и возглавлял группу.