Партизаны высыпали из своих нор, обступили гостью, глядя на нее восхищенными глазами, забрасывали ее вопросами, одобрениями, похвалами.
— Что? — кричал кто-то. — Дорогу в Москву не нашла, что ль?
— Заплуталась?
— Осталась, стало быть, с нами?
— Вот молодец-то!
— Значит, про нас не забыла!
— Эх ты, Татьяна Яковлевна!
— Знай, рады мы!
Когда вопросы, похвалы, поощрения оборвались, Татьяна, не сходя с седла, еще пристальней посмотрела на партизан, сдерживая душившие ее слезы. Затем с дрожью в голосе сказала:
— Я не смогла, товарищи, уехать. Не могу, как не можете и вы: нашу родину надо очистить от фашистской мерзости…
Так в занятиях, разъездах по партизанским становищам незаметно промчался май месяц.
Последние дни Татьяна никуда не выезжала, даже забросила занятия: она ждала Громадина, будучи уверена, что тот передал записку Николаю Кораблеву и, конечно, везет ответное письмо. Она часто и ярко представляла себе, как муж, прочитав записку, улыбаясь, радостно кричит кому-нибудь из знакомых:
— Жива! Жива! Только какая-то беда. Что-то она пишет? — и хмурится, печально смотрит большими карими глазами вдаль, затем перебарывает тоску и снова кричит, показывая записку: — Жива! Жива! Таня жива!
В такие минуты Татьяна уходила куда-нибудь на полянку и, прислонившись к стволу дерева, шептала:
— Родной мой! Я приеду к тебе! Обязательно приеду! Только освобожусь от того, с чем к тебе ехать нельзя: оно во мне, как болезнь!
И томительно ждала Громадина.
6
Громадин прилетел поздно ночью и, чтобы не тревожить Татьяну, отправился в блиндаж Гуторина. Из Москвы по радио он дал распоряжение начальнику штаба полковнику Иголкину созвать совещание строевых командиров партизанских отрядов и работников штаба.
— Будет серьезное дело. Понятно?
— Понятно, — ответил Иголкин.
— Чтобы и запаха о совещании не выносили. Понятно?
— Понятно.
Командиры собрались в блиндаже Гуторина. Все они были внешне разные: бородатые, бритые, пожилые, молодые, крупные, маленькие, но на всех лицах виднелось одно и то же — суровость, неприступность. Они сидели за столом, на лавках, а кое-кто, не уместившись здесь, забрался на полати и, свесив голову, посматривал оттуда. И курили: дым клубами плавал над столом, лепился по углам, как утренний зябкий туман.
Когда Громадин вошел в блиндаж, Иголкин шагнул было, намереваясь приветствовать генерала, но тот сразу приступил к делу. Отвесив общий поклон, блеснув сверкающими зубами, как бы этим говоря: «Рад вас, друзья, видеть», — он передал приказ о том, что в ближайшее время партизанам полагается сняться с места и отправиться на Днепр.