Когда встал вопрос об отлучении от стола, дракон вылупил зеленые глазищи и из них побежали настоящие слезы. Вернон мысленно сплюнул и махнул рукой. Изведя на рыдающего зверя пару кухонных полотенец, Петунья сдалась и поставила на стол металлическое блюдо. Дракон устроился на полу: сесть на стул он все равно бы не сумел. Петунья по привычке положила рядом столовые приборы. Дракон грустно вздохнул, посмотрел на нее с укором, и в животе у него громко забурчало. Она быстренько наполнила его импровизированную тарелку…
Дракон старался есть аккуратно, насколько это вообще возможно без помощи рук. Приличная горка на его блюде быстро исчезала. Он старательно подхватывал крошки длинным раздвоенным языком, отчего все, кроме Дадли, вздрагивали, и периодически кидал умильные взгляды на Петунью: на завтрак были оладьи с кленовым сиропом, а аппетит у дракона оказался… вполне драконовским. А глаза… глаза Лили, да. Та тоже умела выпрашивать вкусненькое. Петунья смахнула набежавшую слезу.
— Жалко, что ты говорить не можешь… Точно не можешь? — Дадли не отлипал от дракона, будучи от него в совершенном восторге. Это вам не щенки бульдога… Это…
Но тут дракон напрягся… И выдал какой-то нечленораздельный звук.
— Нет, дорогой, все закончилось… и мука, и яйца, — дрогнувшим голосом призналась Петунья.
В этот момент дракон рванул к задней двери, точно как собаки Мардж, когда их надо было выпустить…
Так что дальше она действовала на автомате.
***
Проснувшись внутри яйца, Гарри в этот раз ничуть не испугался, а сделал так, как в фильме: выгнулся спиной вверх и уперся в твердую оболочку, стараясь ее продавить. Получалось плохо: почему-то она немного растягивалась, а не ломалась. Он напрягся еще, кряхтя от натуги, его темница бесшумно лопнула, и он увидел свою кровать.
Как-то странно увидел… А потом услышал вопрос брата, и понял. А потом думать было некогда, надо было кровать тушить. А потом… у него не получилось вернуться обратно в себя. И это было страшно.
Немного выручал Дадли своим веселым ржанием и… лаской. Руки кузена удивительным образом успокаивали, едва только касались его шкуры.
«Мне бы твою жизнерадостность», — думал Гарри, но говорить не мог. И это было плохо. Все было плохо… Тетя с дядей смотрели как… как на врага. Ноги не слушались, руки… крылья, что с ними делать, он вообще не знал. Как эти анимаги вообще двигаются? Ужас… Он пересчитал ноги: четыре… Не норвежский горбатый… И как он ими теперь?!..
Лестница… Ненавижу-у-у! Ой. Нельзя… Так нельзя. Может, ну ее, и кубарем? А-а-а… Ой, крыло-то больно как… О… какие запахи! Еда!