Ингрид позвонила Линде на следующий день и во всем призналась. Сказала, что с ее точки зрения все не настолько серьезно, но раз мы считаем иначе, она предпримет необходимые меры, чтобы ни для кого тут не было никаких проблем. Она уже записалась к наркологу и решила уделять больше времени себе и своим проблемам, поскольку видела, что тут не все в порядке, что она сама к себе слишком требовательна.
Линду разговор расстроил; мама, сказала она, была настроена так оптимистично и по-боевому, что к ней не подступиться, она как будто утратила связь с реальностью и переместилась в легкое и беззаботное будущее.
— Мне не удается поговорить с ней, достучаться до нее. Не получается полноценного контакта. Какие-то общие слова, банальности и восторги про все подряд. Ты, например, получил множество похвал за то, как провел разговор. И я выше всяких похвал, и в целом все лучезарно. Это на другой день после того, как мы высказали наши претензии. Я серьезно беспокоюсь о ней, Карл Уве. Такое впечатление, что она страдает, но не отдает себе в этом отчета, если ты меня понимаешь. Она все вытесняет из сознания. Но она заслужила хорошую старость. Ей совершенно не обязательно страдать и мучиться и пить, чтобы заглушить страдания. Но что я могу сделать? Она не хочет помощи. Не хочет хотя бы признать, что в ее жизни не все гладко, есть проблемы.
— Ты ее дочь, — сказал я. — Понятно, что она не хочет помощи от тебя. И не хочет признавать, что не все идеально. Вся ее жизнь заточена на помощь другим. Тебе, твоему брату, вашему отцу, соседям. Если вы возьметесь помогать ей, вся простроенная система рухнет.
— Ты наверняка прав. Но мне хотелось бы иметь с ней контакт, понимаешь?
— Само собой.
Через пять дней я получил по имейлу интервью для «Афтенпостен». И очень расстроился. Оно никуда не годилось. Винить я мог только самого себя. Тем не менее я написал длинное письмо журналисту, пытаясь растолковать свою точку зрения так, чтобы она точнее отражала то серьезное, к чему я пришел в своих мыслях; разумеется, это только ухудшило ситуацию. Журналист тут же перезвонил и предложил выложить на их сайте мое письмо как дополнение к интервью, на что я ответил отказом, не в том дело. Мне оставалось одно: не покупать в этот день газету и стараться не думать о том, каким идиотом меня выставили. Дурак и дурак, проехали. Но такие портретные интервью оформляются фотографиями героя, и, поскольку у меня под рукой ничего такого не было, я попросил маму прислать. Когда срок прошел, журналист снова спросил, а фотографий все не было, я позвонил Ингве, он отсканировал что-то из своих и прислал мне, а мамины пришли по обычной почте неделю спустя, заботливо наклеенные на толстую бумагу и с детальными подписями, сделанными ее рукой. Я отчетливо понял, как же она гордится, и впал в полное отчаяние, оно поднялось во мне стеной. Больше всего мне хотелось удрать от всех в лес, к чертям собачьим, построить шалаш и сидеть, уставившись в костер. Люди, кому они нужны, люди?