— Было хорошо, — сказал Гейр. — Ты это здорово умеешь. Не понимаю, на что ты жалуешься. Ты мог бы ездить в турне и зарабатывать деньги!
— Прошло хорошо, потому что я даю им, что им хочется, и говорю то, что им охота услышать. Заискиваю перед ними, как перед всеми остальными.
— Передо мной сидела женщина, по виду учительница, — сказал Гейр. — Когда ты заговорил о насилии над детьми, она застыла. Но потом ты произнес спасительное слово. Инфантилизация. И тут она кивнула. Это понятная концепция, которую она может принять. Она все сглаживает. А если бы ты этого не сделал, пошел в дебри, то не факт, что народу бы захотелось поговорить с тобой после сеанса. А что может быть инфантильнее, чем педофилия?
Он засмеялся. Я закрыл глаза.
— И духовой оркестр посреди леса. Барочная музыка. Я такого не ожидал. Ха-ха-ха! Отличный был вечер, Карл Уве, правда. Магический. Темнота, звезды и шум реки.
— Да, — кивнул я.
Мы поехали в объезд Кристиансанна, через мост Вароддбру, мимо зоопарка, Нёрхолма, Лиллесанна и Гримстада. Иногда заводили разговор, доехали до Арендала, походили по старому городу, Тюхолмену, я выпил пива в каком-то баре, потому что был в полном раздрае, причем безо всякой видимой причины. Находиться здесь, в гуще знакомых зданий вокруг гавани, в местах, переполненных воспоминаниями, видеть на том конце пролива силуэт Трумёйи, было хорошо, но странно еще и потому, что тут же был и Гейр, в моем сознании связанный со стокгольмским куском жизни. Около двенадцати мы переплыли на Хисёйю, Гейр показывал мне какие-то места, я смотрел на них без подлинного интереса, его так и не удалось мобилизовать, но среди прочего была пристань на оконечности острова, в юности они там тусили; наконец, Гейр привез меня в жилой район, в котором вырос. Он запарковал машину перед гаражом, я взял свою сумку из багажника и пошел за ним в дом, похожий на наш, во всяком случае того же периода. Коридор был заставлен цветами и венками.
— В доме были похороны, как видишь, — сказал он. — Если хочешь, можешь поставить в какую-нибудь вазу и свой веник.
Так я и сделал. Потом он показал мне мою комнату, на самом деле она была его брата, Одда Стейнара, но ее приготовили для меня. Мы взяли на кухне по паре бутербродов, и я прошелся по обеим гостиным. Гейр всегда говорил, что его родители — не ровесники наших, а из предыдущего поколения, и глядя, как у них все обставлено, я понял, что он имел в виду. Дорожки, ковры, скатерки, от всего веяло деревней пятидесятых годов, это же касалось мебели и картин на стенах. Дом семидесятых годов, стилизованный под пятидесятые, — вот так это выглядело. Множество семейных фотографий на стенах, обширное собрание безделушек на подоконниках.