Войдя во двор, я обратил внимание, что у каретного сарая двери наглухо закрыты и сена не видно, а поленница дров уж очень хилая. Встретили меня вовсе не Антип с Глашей, а крестьянского вида тетка в низко повязанном платке. На вопрос, дома ли барыня и где прежние слуги, она сказала, что про слуг не знает, съехали, а вот барыня дома. Я велел доложить, что пришел ее младший сын Александр и скоро тетка вернулась, пригласив меня пройти в дом. Во флигеле было грязновато и везде было запустение, кроме того, было холодно: судя по всему, печь не топили, тем не менее, я отдал тетке пальто и, поёживаясь от холода, проследовал на барскую половину. Маменька встретила меня в гостиной, там тоже произошли изменения: в шкафу уже не было гарднеровского сервиза, подозреваю, что не было и столового серебра. Маменька куталась в теплую шаль и натянуто улыбнулась:
– Сашенька, сыночек мой дорогой, тебя уже отпустили из лечебницы? – с деланной заботой пропела она, – как ты себя чувствуешь?
– Чувствую, конечно, не очень, – ответил я со скорбью в голосе, – но все же лучше, чем было, вижу только плохо… и перчатки приходится носить, а то барышни пугаются, а они (перчатки то есть) быстро снашиваются, а стоят дорого. Что же вы не приходили больше в больницу, я так ждал…
– Да-а, – неопределенно протянула маменька, – что же ты от меня хочешь?
– Я решил на службу поступить, в архив, помощником архивариуса, – вот, пришел за своими документами.
– В архив, это, конечно, хорошо, – протянула маменька.
Но тут из соседней комнаты раздался мужской голос: «Марыся, с кем ты там лясы точишь, поди сюда..». Причем окрик был не брата Ивана, а человека постарше. Я услышал через открытую дверь: «Так это и есть твой пшеклентый байстрюк?[17] С Иваном не знаю что делать, еще и этот притащился, гони его в шею». Дальше разговор пошел по-польски, а вскоре маменька вернулась с тонкой пачкой бумаг.
– Вот, Сашенька, – все на месте: метрика, выписка из церковной книги и твой диплом, все сберегла, – гордо заявила маменька, будто подвиг совершила, отстояв их у кого-то, кто хотел отнять, – а живешь ты где?
– Живу пока у Лизы, она в обители и я дом сторожу, а то бы все разворовали давно.
– В обители? – услышав про бесхозный дом, что-то начала прикидывать в уме маман, – она же в сумасшедшем доме была, выходит, ее выпустили?
– Значит, вылечили Лизу, она же от горя помешалась, а время лечит, – ответил я, – но дом и аптека скоро отойдут монастырю – Лиза так распорядилась, поэтому, можно я поживу здесь?
– Дорогой Сашенька, – елейным голосом протянула маман, я не успела тебе сказать, что я на днях выхожу замуж за Казимира Болеславовича. Пан Казимир – отставной уланский ротмистр и он сделал мне предложение, поэтому мы скоро обвенчаемся и уедем в Варшаву. (постой, а не тот ли это улан с которым «застукал» маман Генрих, вот ведь точно говорят, что старая любовь не ржавеет).