Я открываю дверь в кухню и вздрагиваю, увидев ее глазами Джеймса. Поскорее бросаюсь убирать грязные кружки, стираю крошки и следы масла со столешницы, прячу пустые бутылки за переполненным мусорным ведром. Джоанны нет меньше двух недель, а тут уже дикий бардак.
– Где?.. – спрашивает Джеймс.
Я молча показываю на бледное пятно. Он смотрит туда как загипнотизированный, с мертвенно-бледным лицом.
– Смерть была быстрой?
– Да. Столько крови… это не могло продлиться долго.
Джеймс, с закушенной губой и глубоко засунутыми в карманы руками, мрачно кивает, не отрывая глаз от пола.
– Я должен был увидеть.
– Понимаю.
Я слегка касаюсь его руки, и племянник вздрагивает. Боится меня или просто нервы? Он еще очень молод, это слишком для него. К тому же, судя по виду, он неделю не спал как следует.
– Хочешь чего-нибудь? Чай, кофе или что покрепче?
Он качает головой. Я изо всех сил пытаюсь придумать, чем бы его соблазнить. Джеймс никогда не любил горячих напитков, предпочитая вредную сладкую газировку вроде фанты или спрайта. Надо было купить несколько банок в супермаркете. Почему я не подготовилась заранее, не припасла чего-нибудь, что племяннику по вкусу? Джоанна всегда внимательно относилась к таким мелочам. «Ты думаешь только о себе, никто за пределами твоего маленького мирка тебя не интересует», – говорила мне мать. Сестра тоже, если злилась на меня по-настоящему. Так ли? В любом случае теперь на первом месте должен быть Джеймс. Он едва-едва стал взрослым, ему тяжело справиться самостоятельно.
– Не хочешь заглянуть в ее комнату, взять что-нибудь на память?
Он бросает на меня резкий взгляд. Наверное, прозвучало так, будто я уже все тут захапала, а ему предлагаю крохи с барского стола. На самом деле я всего лишь хотела предложить какое-то утешение, которое сама нахожу в том, чтобы одеваться в платья сестры, прикасаться к чему-то, что ей принадлежало, ощущать ее запах.
– Может быть, в другой раз. Я пока не готов перебирать мамины вещи. – В словах племянника слышится укор. Он понял, что на мне ее одежда? – Так и кажется, что она вот-вот войдет сюда.
Его голос дрожит. Мне хочется снова обнять мальчика, развеять все его горести и заботы. Как было просто с маленьким – пластырь с любимым персонажем, поцелуй в лоб, конфетка, вот бо-бо и прошло. Однако теперь я чувствую в племяннике какую-то хрупкость, ледяную стену, которую он воздвиг, чтобы защититься от ужаса происходящего. Или от меня? Может быть, меня он тоже боится? Может быть, подозревает?
– Я постоянно говорю с ней, – пытаюсь я найти что-то, что нас связывает. – Мне не хватает даже ее ворчания, чтобы я разгрузила посудомойку.