Джоанна, выключив телевизор, одаряет меня взглядом, в котором читается: «А я говорила».
– Я предупреждала, что ничем хорошим это не закончится, Сара. Алан – одинокий, ранимый человек. И он не просто парень из бара, которого подцепила, а потом бросила, как ты раньше делала. Он наш сосед, с ним нельзя так поступать, нам жить рядом с ним. Что, по-твоему, он станет о тебе думать?
У меня челюсть отваливается. Ее заботит Алан? Да это я ранимая, а не он, я пытаюсь выкарабкаться и вернуться к нормальной жизни! И нечего мне морали читать. Что с того, что в молодости я меняла парней как перчатки? Я была свободна и привлекательна. Честное слово, порой Джоанна говорит прямо как наша матушка.
После случившегося я начинаю избегать Алана. Мы еще выбираемся несколько раз на природу, теперь уже всегда с Джеймсом, потом появляются отговорки. Сперва нога, потом грипп – это по-настоящему, три недели я болею и еще почти два месяца прихожу в норму, – ну а после все, порядок нарушен. Племянника, правда, Алан иногда по-прежнему берет с собой. Они возвращаются с наловленными в банки божьими коровками, найденными фазаньими перьями, один раз даже с выбеленным солнцем овечьим черепом. Джоанна принимает все подарочки не моргнув глазом – как-никак, эти прогулки дают ей хоть немного свободного времени по выходным, когда она может пройтись по магазинам или не торопясь почитать газету за чаем. Никому из нас не кажется странным, что ближайший друг мальчика – мужчина за пятьдесят.
Домой меня отвозит констебль Краун. Джеймс рано утром уехал – мол, нужно на работу. Я пыталась его отговорить, убедить, что шропширские водители как-нибудь обойдутся без него еще хотя бы неделю, но он твердо стоит на том, что ему будет лучше отвлечься.
Он составил для меня список дел – позвонить адвокату, в банк, в страховую компанию и местное отделение министерства труда и пенсий.
– Научись мыслить практически, тетя Сара, – замечает племянник, видя панику на моем лице. – Надо как-то оплачивать счета – нельзя упустить ничего из того, что тебе причитается.
– И когда ты успел повзрослеть? – говорю я сквозь слезы. Меня гложет чувство вины – этим должна была заниматься я, мне следовало составлять списки и помнить о практических вещах. Нельзя стать для него обузой, хватит и того, что я сидела на шее у Джоанны.
– Тяжелая жизнь на жестоких улицах Шрусбери заставила, – шутит он, криво улыбаясь.
– Оставайся всегда таким, Джеймс, – прошу я, прикладывая ладонь к его лицу. – Ты хороший мальчик. Мама так тебя любила…
После этого мы почти не говорим – нас обоих душат слезы. Я рыдаю, хоть и обещала себе, что буду держаться и не стану взваливать на него еще и свое горе. Тоже пытаясь не расплакаться, он неловко шаркает к выходу, вскидывает рюкзак на плечо и машет рукой. Прощание выходит скомканным, а я еще столько хотела сказать племяннику. Что я очень люблю его, что мы родные люди, и я позаботилась бы о нем… Он мог бы остаться со мной в Маркет-Лейтон, снова попробовать встать на ноги, пересдать те злосчастные экзамены. Он ведь умный мальчик, зачем зарывать свой талант, работая на какой-то заправке? Его просто нужно немножко подтолкнуть в нужном направлении, дать время, чтобы найти себя.