Ко мне из Вены пишет какой-то чудак Ротиакоб, коего в глаза не знаю, и просит, чтобы я заставил тебя заплатить Беттере 100 гульденов и оные ему переслал. Что, я обер-полицмейстер, что ли? Скажу, как Демидова: «Нет, все это вздор».
Пожалуй, напиши мне, под секретом, все, что ты мог слышать в Петербурге о Карпове, особливо в княжеской канцелярии и пр. Когда будет Татищев, куда, думаешь, денется Карпов?
Александр. Неаполь, 21 марта 1805 года
Верно, увидишь Татищева в Москве. Что за люди с ним едут и какого они складу? Вообще все, до миссии нашей касающееся, должно меня интересовать натурально.
Мы делаемся теперь сиротами: в воскресенье уехала Долгорукова, в понедельник Балкша с мужем, в четверг едут Демидова и Головкина. Очень мне будет жаль Демидову, с которой я очень тесно подружился. Ее нельзя не любить, когда два раза только увидишь; жалуется, что многие ее ненавидят и завидуют ей. Сие заставило меня написать ей в Стамбул на одном листочке с тобою: «Вы милы, любезны, добры, чувствительны, у вас есть завистники; будьте еще милее, любезнее, добрее, чувствительнее, и вы их поразите, а я буду наслаждаться вашим триумфом». Не знаю, отчего в России имел я от нее такое большое отвращение, а теперь люблю ее очень. Она совершенно вбила себе в голову, что ты ее забыл, как я ни уверяю ее в противном. Она говорит о тебе: «О, теперь он днем и ночью у своей красавицы Долгоруковой. Что же он находит в этом маленьком чудовище?» Жаль мне очень, что она покидает нас; провожу ее почты три, что ни с кем не делал, кроме как с Гагариными.
Александр. Неаполь, 23 марта 1805 года
Наконец возвратился ты в Москву, и все желания твои сбылись. Я, право, был тронут всем тем, что ты мне говоришь, и мне казалось, что я стою между батюшкою и тобою, что у окошка Фавст смотрит будто на термометр, дабы не показать, что плачет, глядя на наше благополучие; у кровати Александра Петровна потупила глаза на китайца, вышитого на завесах; княгиня сидит в больших красных креслах, с платком на носу, который весь покраснел; князь Сергий говорит батюшке, смотря то на одного, то на другого: «Эх, дядюшка, да вам радоваться должно, по-смотрите-ка, какими воротились молодцами!» В эту минуту входит Биянки, кричит, всем кланяется, никто ему не отвечает. Эта картина так сильно представилась моему воображению, что я только тогда очнулся, что в Неаполе, как пришел Антонио с завтраком. Теперь узнал я, что можно быть счастливу мысленно; но как жаль, что это счастие есть одна только минута.
К нам едут опять много русских, то есть Демидова обратно на все лето с мужем (ладно!), князь Дондуков (бывший Корсаков) с женою Каньера, двое Яковлевых, Щербатов-драчун и не помню, кто еще. Балкша тоже сюда будет, а муж ее едет в Россию – проситься в Китай с посольством нашим. Правду ты говоришь, что редкость найти женщину, которая была бы достойна быть единым предметом человека. У меня с княгинею пречастые ссоры за проклятую ее страсть к игре, а ежели она не бросит играть, то я ее верно брошу, ибо не поверишь, как больно моему сердцу видеть молодую женщину, которую люблю, расстраивающую свое имение. Всякий день у нас ссора за это, и я так оной встревожен, печален, что болен даже бываю. Какая несчастная и неизлечимая страсть – карты! Какая наука для меня, и какую ненависть имею теперь к игре.