Кордыбака удовлетворенно посмотрел на Аранского, тот задумчиво покивал головой и отошел к окну. Желваки на его скулах заиграли, задвигались, запах леденящей мяты густо распространился по комнате, Аранский так интенсивно работал челюстями, что Валентин и сам подвигал своей, вдруг почувствовав в суставах скул немоту и неудобство, не намеренно скорчив при этом гримасу незаметно в затылок шефу. Еще некоторое время пожевав резинку, Аранский подошел к урне и попытался ее выплюнуть, но не получилось, жвачка крепко прилипла к нижней губе, он взял ее пальцами и бросил в урну, но и тут не получилось, тогда он с силой тряхнул рукой, пролетев через всю комнату, резинка благополучно прилипла к стеклу окна.
— Вот, зараза, прицепилась, — ругнулся Аранский и прикасаться к ней больше не стал. Сел за свой стол, выдвинул нижний ящик, извлек оттуда банку колы и поставил на стол, затем повертел в руках, рассматривая со всех сторон так, словно видел ее впервые, положил набок и стал ждать, куда она покатится. Но банка не покатилась.
— Есть охота, — Валентин и правда уже давно был голоден. Настроение у Аранского портилось, это было заметно, с ним такое бывало, причем на мелочах, а в данном случае из-за жвачки — мелочь, но из-за нее. Желательно было отодрать от стекла строптивую резинку и выбросить, и сделать это незаметно, но так как Аранский сидел за столом и смотрел в ее сторону, пока это было невозможно, а потому оставался другой вариант — оставить шефа на время в уединении.
— Я в буфет сгоняю, куплю чего?
— Уже закрыт.
Кордыбака посмотрел на часы:
— Тогда в кафешку.
— Сгоняй.
— Перекусите тоже?
— Можно. От этого бросания постоянно голодный как собака, а мысли, будь оно неладным, только об одном.
Валентин не стал спрашивать, о чем, и так понимал — о курении, это сильно раздражало шефа, а любая мелочь в дополнение только окончательно выводила его из равновесия.
Ну вот и замечательно, теперь Валентин мог пойти в кафе, которое через дорогу, напротив управления, выпить чашку нормального кофе, съесть бутерброд и позвонить Юле. Той, которая маленькая и пышненькая, с короткой стрижкой и светлыми, с запахом какой-то свежести завитушками на голове. Она позвонила ему утром, пожаловалась, интернет пропал еще с вечера — пообещал, что приедет. Юля жила отдельно от родителей, на Кловском спуске, в однокомнатной квартире, которая досталась ей в наследство после смерти бабушки, и училась в университете на матфаке, на последнем курсе. Математические ее способности как-то не вполне вязались, в понимании Валентина, с ее внешним видом. В особенности бедра, округлость и совершенство обворожительных линий которых его просто и восхищали, и искушали, с такими формами не рождаются, нет, наделяются свыше. Он не смог бы на ней женится. Хотя жениться смог бы, но вот жить, видя изо дня в день мелькающее перед ним это математическое создание в упоительно елейном образе Венеры, — нет, это не жизнь, это любовь на истощение. Возможно, потому и виделись они не часто, но густо. И если Юла позвонила, а он так называл ее, когда они оставались наедине, то ехать не то что нужно было, а он только об этом целый день и думал.