Лестер, поджав губы, кивнул, а коп сердито пододвинулся к нему. – Ясно? – спросил он снова, повысив голос. – Лестер посмотрел на него. И сказал: – Да… сэр.
– Это, дети, и вас касается, – сказал коп, обернувшись ко мне и Сальвадору, тыча в нас своим уродливым пальцем. – Ясно вам? Отсюда – никуда.
– Разве вы не собираетесь надевать на нас наручники? – сухо спросил Сальвадор.
Коп сощурился:
– Детям мы наручники не надеваем, мальчик.
Сальвадор надменно выгнул бровь и отвернулся.
– Пройдемте, – сказал полицейский и сделал знак, чтобы Родео встал. Родео посмотрел на меня умоляюще – мол, прости – и встал на ноги, а коп схватил его за локоть и потащил к машине. Однако, не сделав и двух шагов, Родео остановился.
Обернулся, посмотрел на меня серьезно, многозначительно.
– Ты должна это сделать, пташка, – сказал он. – Вниз сквозь облака. Вернись к своим корням. Помни про Эврику.
У меня перехватило дух. Мой мозг защелкал шестеренками, раскочегарился, зачихал и набрал обороты, словно мотор Яджер в холодное зимнее утро. Я старалась не подавать виду, но знала: глаза у меня стали больше того колпака от колеса, который Сальвадор забрал на память. Большинству людей показалось бы, что Родео несет какую-то несусветную хиповскую ахинею. Я это точно знаю, потому что коп недовольно фыркнул и сказал: – Некогда мне слушать эту вашу хиповскую ахинею. Пройдемте.
Но я четко поняла, что мне велел Родео.
Быстро кивнула ему, все еще пытаясь собраться с мыслями. Он улыбнулся мне слабой улыбкой, чуть-чуть ободряюще, но в основном встревоженно, а потом повернулся спиной и безропотно позволил, чтобы этот хам в форме увел его к полицейской машине, и пригнул голову, и сел на заднее сиденье, и дверца за ним захлопнулась.
Вэл, не переставая всхлипывать, подчинилась приказу копа, села на переднее сиденье.
– Отсюда – никуда! – рявкнул коп напоследок, сел в машину и умчался, плюясь из-под колес грязью и гравием, светя мигалкой и вереща сиреной.
А мы все сидели, провожая его взглядом.
– Приятный человек, – сказал Лестер.
Я посмотрела на своих мрачных соседей по бревну.
У Лестера вид был встревоженный, но непокорный: он нервно кусал губы и сердито насупился.
У Сальвадора вид был приунывший, испуганный и возмущенный – да, все одновременно.
Ну а у меня, могу предположить, вид был очумелый. Возможно, с легкой примесью ликования. Но в основном очумелый.
Потому что я не вполне знала, что теперь случится.
Но одно я знала точно: когда пройдет двадцать минут и этот коп со своим указующим перстом вернется, меня уже тут не будет, черт подери.