И вот перед нами предстал прекрасный комплект инструментов для изготовления скрипки — изящные пилы с изогнутыми ручками, сверла, которыми просверливают дырочки в полмиллиметра, рубаночки величиной с детский палец, рубанки побольше, грациозные формы для всех видов скрипок, в которых дерево стягивают маленькими струбцинками и оставляют какое-то время полежать, острые ножи, колодки.
Вычистив всё, отец замер как зачарованный. В полумраке подвала от инструментов исходило синевато-красное свечение, на них блестели капельки машинного масла, теплым и благородным был коричневый цвет ручек, ставших такими от долгого употребления.
— Бай Георгий, откуда у тебя это богатство?
Хениг сполз с дивана. Голова его была почти на уровне колен. Руки затряслись еще сильнее, когда он принялся ощупывать инструменты.
— Дал отец Иосиф, — ответил он, — когда я бил злати дете, как Виктор, отец подарил, чтоби я стал мастер.
— Твой отец тоже делал скрипки? — спросил я.
— Отец бил велики мастер. Скрипки делал. И виолончель. И бас. Его отец — дедо мой, не помнил злати име — тоже бил велики мастер.
Он с трудом взобрался опять на диван и лег спиной к нам.
Отец снова полез в ящик и достал оттуда лежавшие поверх толстого слоя стружек деревянные пластины, старательно завернутые в кусок шерстяной ткани.
— А это что? — спросил он, перекладывая их из одной руки в другую и постукивая по ним ногтем.
— Дерево для скрипки, — ответил старик, не поворачиваясь. — То, что держит сейчас, клен, со Шпиндлерова мельница, из Бохемия. Это для ее нижни деки. Сто лет… Добро дерево. Слишал, какой тон дает? Слишал звук?
— Не слышу, — признался отец.
— Не слишал… то, что держит, дерево из Миттенвальд, для деки. Сам сушил, когда бил злати дете. Слишишь глас?
— Нет…
— Не слишал… заверни добро, положи обратно. Сохнет, собирает глас. Добро дерево, стари дерево.
Отец бережно завернул пластины в шерстяную тряпку, положил на стружки и поверх них — инструменты. Долго еще они лежали вот так в ящике.
* * *
Были каникулы, и большую часть времени я проводил у Георга Хенига, даже когда отец был занят на репетиции и у него не оставалось времени на буфет.
Весть о том, что он делает буфет, молнией облетела квартал и изменила наше социальное положение. Если прежде мы были бедными, как все, то тут мы вдруг превратились в изменников, гнилых интеллигентов, в отступников, выскочек и вообще временных жильцов.
Мои сверстники, и без того презиравшие меня за игру на скрипке, запрезирали меня еще больше.
Я не имел ничего против — эта полная отверженность соответствовала полюбившейся мне идее об абсолютной бедности. Мне нравилось быть бедным! Под влиянием книги Мало я хотел быть бедным, моим идеалом был бедный Реми. Я мечтал быть беднее и лучше его.