После свадьбы Дерека они не встречались семь лет. И, когда одним осенним утром из синего «Рено» брата вслед за его женой Маргаритой и сыновьями из машины выбралась молодая жгучая брюнетка с насмешливым взглядом темно-карих, почти черных глаз, Элль не сразу признала в ней Аделаиду.
Они сдружились буквально с первых минут своего нового знакомства. Возможно, основа их дружбы лежала в том, что они были полными противоположностями не только внешне, но и по темпераменту. Адель со времени «исторического» взрыва не растеряла детского азарта и по-прежнему напоминала средней силы ураган, волею судьбы принявший человеческий облик. Весь день они провели вдвоем, а расставшись, взяли за правило обмениваться ежедневным телефонным звонком. Звонила обычно Элль, по вечерам, так как днем она бывала занята в лаборатории. Аделаида предпочитала более праздное времяпрепровождение, но это совсем не мешало их отношениям. Единственное, что слегка раздражало Элль, — вечеринки, столь любимые Аделью: она предпочитала общаться с подругой тет-а-тет. Аделаида, напротив, беззлобно посмеиваясь над «монашеской аскезой» Элль, частенько приглашала ее поразвлечься. Элль приняла приглашение всего дважды: после первого раза она зареклась появляться на «сборищах уродов», и последовал довольно длительный перерыв; во второй раз она познакомилась с Джереми. И получалось так, что она познакомилась с ним только благодаря Аделаиде.
Все началось с вещих, как оказалось, слов отца в одно ничем не примечательное февральское утро.
По обыкновению, они завтракали все вместе: она, мать и отец. Элль, поймав на себе внимательный оценивающий взгляд отца, спросила:
— Что такое, папа?
Отец неожиданно смутился и стал вертеть в пальцах пустую кофейную чашку.
— Ну папа! — заинтригованная поведением отца, Элль потребовала объяснений.
В ответ он улыбнулся в усы и скосил глаза на мать, как бы говоря: потом, не при ней. Мать, занятая просмотром журнала, ничего не заметила.
Сразу же после завтрака Элль последовала за отцом в его кабинет с намерением учинить допрос с пристрастием. Она присела на подлокотник большого потертого кресла, которое отец предпочитал всей новомодной и специально разработанной офисной мебели, и прижалась к его плечу щекой.
— Знаешь, дочка, это ведь чисто мужские мысли, — сказал отец, доставая из коробки сигару. Кабинет был единственным местом в доме, где он позволял себе курить.
— Тем более выкладывай, — заявила Элль тоном, не принимающим возражений.
Отец прикурил от настольной зажигалки в виде Эйфелевой башни, выпустил клуб дыма и разогнал его ладонью. Элль с удовольствием втянула в ноздри табачный дым — запах сигар ей всегда нравился.