— Ничего, брат Миша, крепись, Михаил Сергеевич, — подбадривал мальчика Фёдор Иванович, а сам думал о том, сколько, сейчас обездоленных, голодных малышей.
Он открыл ящик стола и достал оттуда завёрнутый в бумагу свой обед — кусок хлеба, намазанный маргарином.
— Ну-ка, брат, возьми для подкрепления, — ласково сказал он, протягивая мальчику хлеб.
Миша взглянул на бабушку, точно спрашивая: можно ли взять, потом с неохотой отвернулся от доктора.
— Возьми, внучок, возьми, — разрешила бабушка.
— Экий ты, брат, нерешительный, — улыбнулся доктор.
— Учёный, — всхлипнула бабушка. — Поманил его однажды солдат немецкий куском хлеба. Побежал наш Мишенька. Ребенок ведь, что с него взять. А солдат-то хлеб себе за спину спрятал, а Мишеньку щёлкнул пальцем по носу и загоготал, как гусак.
Мальчик за обе щеки уплетал хлеб и сияющими глазёнками поглядывал на дяденьку доктора.
— Спасибо, Фёдор Иванович, и за хлеб спасибо и за добрые слова спасибо, — церемонно сказала на прощание бабушка.
Фёдор Иванович задержался на приёме дотемна. Уставший, разбитый и подавленный, он сейчас не имел сил добраться до дома — в пустую холодную комнату. В больнице тоже было холодно, но здесь он чувствовал себя лучше.
При свете лампы (лампа была заправлена бензином с солью и устрашающе попыхивала) он листал амбулаторный журнал, даже не отдавая себе отчёта, для какой цели просматривает нынешние записи. По всей вероятности, сказывалась давняя, ещё довоенная привычка. Бывало, после каждого амбулаторного приёма он задерживался в кабинете, чтобы наедине, просмотрев записи, обдумать, какие больные обращались к нему, что нового — радостного или, наоборот, тревожного — принёс ему рабочий день. Эти раздумья над амбулаторным журналом, по твёрдому убеждению Фёдора Ивановича, помогали ему своевременно оперировать, избегать ошибок.
Сейчас, невольно сравнивая те довоенные записи с нынешними, он с отчаянием замечал, как возросла заболеваемость. Виной тому, конечно, война.
Война… Каждый человек смотрит на ужасы войны своими глазами. Строитель, например, в ужасах войны в первую очередь замечает развалины — гибель творения рук своих; крестьянин-хлебороб видит израненные поля, втоптанные в землю сапогами солдат, колесами орудий и гусеницами танков несозревшие колосья хлеба… А врач? Врач прежде всего видит разрушение самого ценного, что имеют люди, — здоровья. Врач видит печальные детские глазёнки, тонкие, как спички, детские ножки, искривленные рахитом от недоедания. Врач видит кровь, раны, смерть.
Стихнет война, будут написаны о ней книги, будут воздвигнуты памятники героям, будут судимы и наказаны изменники и военные преступники. На развалины придёт строитель, возьмёт в руки мастерок, и встанут дома ещё краше и добротней разрушенных. Придёт хлебороб, распашет извилистые окопы, заровняет воронки, сотрёт с лица земли гусеничные следы, и зашумят поля хлебами… А врач? Врач будет лечить старые, часто открывающиеся раны. Но врач знает, что не бесследно проходят для человечества и для будущего потомства раны, голод, страх.