— Для начала — возьмем машину и довезем тебя домой.
— Ко мне домой?
— К сожалению. А потом… Потом мы будем встречаться три дня подряд и стараться делать так, чтобы каждый из этих дней превратился в год. И о нас напишут сказку: как мы превращали дни в годы, чтобы счастье не закончилось. Нужно только захотеть, чтобы оно не заканчивалось, и желание сбудется.
— А потом?
— Потом я что‑нибудь придумаю.
— А давай плюнем на все и ты останешься сегодня у меня? Или поедем в какой‑нибудь отель.
Он легко коснулся пальцами ее щеки:
— Подождем до завтра, малышка. Ты что, не веришь в сказки?
— С тех пор как познакомилась с тобой, не могу не верить.
— Вот видишь, подождем до завтра. Я тебе позвоню, когда буду свободен. Ты придешь, мы купим большой торт и измажемся им с головы до ног. Идет?
— А потом съедим его?
— Да. Я — с тебя, а ты — с меня.
— Идет. Только я позвоню тебе сама. Скажи, во сколько, хотя бы приблизительно. А если подойдет твоя жена, я повешу трубку.
Дэвид удивленно улыбнулся.
— Если ты не хочешь, чтобы она подходила, она не подойдет. Ну, поехали, а то папочка будет читать тебе нравоучительные лекции. — Он посадил ее в подоспевшее такси похожее в отрывистом свете электрических фонарей на божью коровку.
* * *
Три дня пролетели как одно мгновение. Люсии казалось, что это был полет, полет без передышки. Каждое утро она набирала его номер и каждый вечер возвращалась домой, не помня себя от радости и… от усталости тоже. Они гуляли по каким‑то Богом забытым окраинам, смотрели в освещенные окна и целовались, сидя на оградках палисадников, а потом ехали в самые фешенебельные отели и рестораны, веселились, пока ночь не затягивала улицы искусно расцвеченным мраком. И спала она, не помня о том, что его нет рядом, — будто только закрывая глаза, но не складывая крылья. Его образ был рядом с ней каждую минуту.
С той самой встречи, когда она, с заспанными глазами (после вечера на Темзе уснуть было выше всяких сил), набивала себе рот тающим безе, а потом, когда сладость сжималась плавким комочком у основания языка, дарила ее Дэвиду, Люсия поняла, что они расстанутся. Сколь долгой будет эта разлука — неизвестно, но она будет. Будет потому, что дом Маковски закрывался для нее с последним лучом солнца, потому, что Лиз ни разу не взяла трубку, потому, что Дэвид все‑таки обмолвился, расстегивая пуговицы на ее воротнике, что делает то, чего не должен и не имеет права делать. Что это было? Она читала в каком‑то из учебников, что творчество стимулируется жизненными неурядицами. Может, Дэвид умышленно усложняет ситуацию, чтобы почувствовать остроту жизни? Бесспорно, ей тоже нравится, что они — любовники. Она не боялась этого слова и, в отличие от Дэвида, не считала его пошлым. Она считала это слово сладостным, чувственным, вызывающе‑откровенным, оно ласкало ее слух, как ласкает жаркое солнце смелый вырез декольте. Ей нравилось опасаться, ждать решения, но напряжение все‑таки было слишком велико… Люсия, не умея сдерживать себя, достигла его пика и балансировала на нем из последних сил. Хотелось упасть и расслабиться. Упасть, насладиться твердой почвой под лопатками, а потом открыть глаза и — ах! — да она, оказывается, лежит не одна…