Губерт пошел за ней покорно, как ребенок.
Но не допив предложенного ему чаю, он отставил чашку, и глаза его с жадностью впились в измазанное краской спокойное лицо Джанет, а его рука осторожно, словно ощупью, стала подбираться к ее руке.
— Господи, — зашептал он, — те же пальцы… Как я мог не узнать!? Мой мальчик не ушел совсем, он остался в этом мире… Вот, — сказал он, — я привез показать вам фотографии. — Дрожащими руками Губерт достал из портфеля темно-красной кожи старый альбом, где фотографии были вложены в фигурные уголки. — Посмотрите, это Мэтью, когда был совсем крошкой, в Кале, где мы тогда жили… Пожалуйста, посмотрите…
Джанет взяла в руки потертый картон и едва удержалась от возгласа удивления. На нее со старой послевоенной фотографии глянуло лицо ее собственной дочери — в виде доверчиво и победоносно улыбавшегося мальчика. Она, сама не зная почему, вдруг суеверно захлопнула альбом.
— Но как же вы, — не выдержала она, — как же вы все эти годы не…
— Я не верил. К тому же Руфь, моя покойная жена, как-то обмолвилась мне, что мельком видела эту девушку Мэтью и что она показалась ей слишком… заурядной истеричкой, — с трудом выговорил Губерт.
— Эта девушка стала звездой всемирно известного канала и родила меня, которую вы, кажется, сочли неплохим художником, — задумчиво, уже без обиды и боли сказала Джанет, и старик уловил этот смягчившийся тон.
— Вы поймите, я был просто потрясен вашей работой, и та женщина… то женское, что было в ней, никак не могло связаться у меня с заурядной подружкой на час. И чем больше я смотрел на картину, тем сильнее укреплялась во мне мысль, или, точнее, чувство, что такое понимание доступно лишь голосу крови. Постепенно факты стали сопоставляться, я навел кое-какие справки, я перекопал весь архив Руфи — а это тысячи и тысячи страниц… И наконец я просто пошел к Стивену, которого знаю еще с начала шестидесятых, и поговорил с ним.
— И папа признался?!
— Нет. Но я понял все по его глазам. Я же художник, — скривился Губерт. — И потому отныне я хочу отдать вам то, что было недодано мной и Руфью.
— То есть? — Золотистые брови взлетели вверх. — Я ни в чем не нуждаюсь, поверьте.
— И все-таки. Я уже подписал все необходимые документы. К вам переходит тридцать процентов от всех переиздаваемых трудов Руфи, что составляет весьма немалую сумму, и двадцать пять — от продажи моих работ и все имущество по моей смерти. Если эти деньги не нужны вам, отложите их, у вас будут дети…
— У меня есть дочь.
Губерт судорожно закашлялся, и на глазах его снова показались слезы.