– Вы художник не только по роду занятий, синьор Феррари, но еще и во внешнем облике.
Он слегка покраснел и улыбнулся.
– Вы очень любезны, – ответил он, и его удовлетворенное тщеславие тотчас же отразилось у него на лице. – Но я прекрасно понимаю, что вы мне льстите. Кстати, пока не забыл, должен вам сообщить, что выполнил вашу просьбу.
– Относительно графини Романи?
– Именно. Не могу вам описать удивления и восторга, которые она испытала при виде присланных вами драгоценностей. Было очень приятно наблюдать ее невинную радость.
Я рассмеялся.
– Ария Маргариты с драгоценностями из «Фауста», полагаю, в новой постановке и с новыми декорациями? – чуть насмешливо спросил я.
Феррари прикусил губу, лицо его выразило раздражение. Однако он спокойно ответил:
– Понимаю, что вам хочется пошутить, граф, но припомните, что коль скоро вы отводите графине роль Маргариты, то сами, как даритель драгоценностей, естественно, должны выступать в роли Мефистофеля.
– А вы, конечно же, будете Фаустом! – весело подхватил я. – Что ж, можно поставить оперу с дополнительными персонажами и поразить представлением весь Неаполь! Что скажете? Однако ближе к делу. Мне нравится картина, стоящая у вас на мольберте, вон там. Можно взглянуть на нее поближе?
Феррари пододвинул ее ко мне. Это был броский пейзаж с лучами заката. Написан он был плохо, но я расхвалил его и купил за пятьсот франков. Он показал мне еще четыре наброска в похожем стиле. Их я тоже купил. К тому времени, когда мы закончили с делами, настроение у него стало превосходное. Он угостил меня чудесным вином и выпил сам, без умолку болтая и развлекая меня изо всех сил. Однако моя внутренняя веселость была вызвана не его остротами и разговорами. Нет, мой зловещий смех объяснялся тем, что я был взволнован тем новым положением, в котором мы оба оказались. Поэтому я внимательно его слушал, аплодировал его шуткам – все их я уже слышал раньше, – восхищался его остроумием и дурачил его самовлюбленную душу, пока в нем не осталось ни капли уважения к самому себе.
Он полностью открыл мне свой характер, и я наконец узнал, что в нем крылось: смесь эгоизма, алчности, чувственности и бессердечности, время от времени смягчаемых проблесками добродушия и сочувственной привязанности, являвшихся простым следствием молодости и крепкого здоровья – не более того. Таков был человек, которого я когда-то любил. Мужлан, рассказывающий скабрезные истории, достойные портового кабака, хохочущий над шутками довольно сомнительного свойства. Этот тщеславный, безмозглый, мускулистый представитель человеческого рода был тем, к кому я испытывал непреходящую покровительственную нежность!