Я поклонился. Я прекрасно его понимал. Он не нуждался в браконьерах на земле, где воровал сам. С его точки зрения он был совершенно прав! Но, в конечном итоге, я был законным владельцем этой земли и по этому вопросу имел совершенно иное мнение. Однако я никак не отреагировал на его слова и сделал вид, что мне наскучил разговор, принявший подобный поворот. Видя это, Феррари повел себя соответственно: он снова сделался веселым и занятным собеседником, назначив время нашего визита на виллу Романи, перевел разговор на темы, связанные с Неаполем, его обитателями и их образом жизни. Я рискнул высказать несколько замечаний насчет общего падения нравов и фривольности, возобладавших среди людей, просто для того, чтобы разговорить Феррари и получше изучить его характер, хотя, как я думал, его взгляды были мне прекрасно известны.
– Полноте, мой дорогой граф! – воскликнул он, рассмеявшись, выбросил окурок сигары и смотрел, как тот тлеет, словно светлячок, среди зеленой травы, в которую упал. – Что, в конечном итоге, есть безнравственность? Всего лишь дело вкуса. Возьмем банальную добродетель супружеской верности. Когда она соблюдается до конца, что в этом хорошего, к чему это приводит? Зачем мужчине быть привязанным к одной женщине, если его любви хватит и на двадцать? Хорошенькая стройная девушка, которую он выбрал себе в спутницы жизни в юности, может превратиться в толстую, грубую, краснолицую, наводящую ужас представительницу женского пола как раз тогда, когда мужская сила в нем начнет бурлить во всей своей полноте. И тем не менее, пока она жива, закон требует, чтобы все потоки страсти изливались в одном направлении, на тот же скучный, ровный, непримечательный берег! Закон абсурден, но он существует, и естественным следствием является его нарушение. Общество делает вид, что приходит от этого в ужас, но это всего лишь притворство. И дело в Неаполе обстоит не хуже, чем в Лондоне, столице высоконравственного британского содружества, просто здесь мы полностью откровенны и не пытаемся скрыть свои маленькие прегрешения, в то время как там их тщательно скрывают и выставляют себя добродетельными. Это сущий вздор, очередная притча о фарисее и мытаре.
– Не совсем, – заметил я. – Ибо мытарь раскаивался, а Неаполь нет.
– А почему он должен это делать? – весело спросил Феррари. – Что хорошего в том, что кто-то в чем-то покается? Разве это что-то изменит? Кому наше раскаяние доставит умиротворение или удовольствие? Богу? Дорогой мой граф, нынче очень немногие из нас верят в какое-то божество. Творение – это чистейший каприз сил природы. Лучшее, что мы можем сделать, – это наслаждаться, пока живем, времени нам на это отпущено очень мало, а когда мы умрем, то наступит конец всему, насколько нам это известно.