— Все! Все, кого видел. А что, и не из команды кто-то был?
— Мужик был один. Турист. Молодой.
— Что делал? — спросил Димыч, враз поскучнев. Про туристов он твердо решил не думать.
— Ничего не делал. Стоял, курил. Молодой такой. Из иностранцев.
— Откуда знаешь, что из иностранцев? Может, это кто-то из наших. Ты разговаривал с ним, что ли?
— Не, не разговаривал. Но точно не русский. Русские же позже заселились, а этот вместе со всеми приехал, из аэропорта. Я его чемодан тащил в каюту.
— А сам он что, немощный?
— Дим, здесь так принято, — вмешалась я. — Багаж туристов разгружают из автобусов матросы. Они же и по каютам вещи разносят. У нас же четырехзвездочный отель. Сервис.
— Ни фига себе! — возмутился Захаров. — А почему нам никто вещи по каютам не разносил? Что за дискриминация?
Я представила, как по узкому коридору бредет, пошатываясь под тяжестью Захаровского чемодана, тощий Стасик, а за ним вальяжно шествует Димыч, довольный правильным к себе отношением. Было в этой картинке что-то от рабовладельчества и эксплуатации человека человеком.
— Не стыдно тебе? — поинтересовалась я у ущемленного в правах отечественного туриста. — Ты что, развалился от того, что свой чемодан сам до каюты донес?
— Не развалился. И вообще, у меня не чемодан, у меня сумка небольшая. Она легкая. Тут дело в принципе. Почему это к иностранцам одно отношение, а к нам другое?
— Потому, что иностранцы — это, в основном, бабушки-божьи одуванчики. Им тяжело самим вещи нести. А вы молодые и здоровые. И сумки у вас легкие, сам сказал.
Стасик слушал наши препирательства, притопывая от нетерпения ногами. Или не от нетерпения, а от холода. Подмерзать начал в своей изумрудной маечке.
Смотрел он исключительно на Димыча, ловил каждое слово. На меня внимания совсем не обращал, даже голову в мою сторону не поворачивал. Вот это я понимаю, дискриминация! Это не вам не чемодан самому в каюту тащить, тут посерьезнее будет.
— Черт с ними, с иностранцами, — подвел итог Димыч. — Тут со своими бы разобраться, не до божьих одуванчиков. Кого еще видел вечером двенадцатого?
— Пацанов наших. Жеку, Славяна, Леху, еще одного Леху…
— Чего делали?
— Ничего. Стояли, курили.
— Еще кого? Вспоминай подробно.
— Витьку еще видел. У него вахты не было, он просто так стоял.
— Курил?
— Ну, да. Курил. Ждал кого-то.
— Откуда знаешь, что ждал?
— Он сам сказал. Я спросил, чего он не уходит? А он говорит, мол, человека одного надо дождаться, разобраться с ним.
— Ух ты! — заинтересовался Димыч. — А что за человека, не сказал?
— Не сказал. Он вообще нервный какой-то был. Наорал на меня. Ну, я и не стал с таким долбоном связываться — не хочет рассказывать, пусть стоит себе. Псих, короче.