Когда господин Паница стал повторяться, мы влили в него остаток ракии, сдобрив ее дополнительной порцией мозгобойки, превратившей этого человека из говорливого попугая в кусок аморфного теста. Смертельно пьяного, его свели по лестнице и усадили в пролетку, на облучке которой сидел лично преданный Борису Сафарову человек. Мы отвезли господина Паницу за город, а там судьба его была печальна. Неглубокая яма, которую вырыли вызванные на это место суровые мужчины, и нож, перерезающий горло. Никто не имел жалости к предателю. Взявшийся убивать должен быть готов к тому, что сам будет убит. Впрочем, до самого конца этот человек в себя так и не пришел, что можно даже счесть за своего рода милосердие.
Закончив с этим грязным делом и недолго посовещавшись, мы решили брать заговорщиков немедленно. Борис Сафаров отправил посыльного оповестить верных ему соратников, а я вызвал к себе своих людей. С ними надежнее и обучены они лучше, чем повстанцы. Тихий уединенный загородный дом, слоняющиеся вокруг тени вооруженных мужчин (ибо у левицы тоже была своя боевка), ярко освещенные окна, по которым понятно, что в комнате горит несколько керосиновых ламп. Первыми умерли часовые. Мои люди, кажется, даже смогли удивить своей ловкостью видавших виды македонских повстанцев. Очень тихие хлопки выстрелов, почти неразличимые в стрекоте цикад – и часовые предателей мертвы. Македонские четники-повстанцы такого еще не видели.
Потом, подобравшись к дому, мы кинули в окна такие особые магниевые бомбочки, и только когда рвануло – так, так что казалось, будто внутрь попало разом несколько бело-фиолетовых молний, а от грома взрыва вот-вот вылезут на лоб глаза – мы кинулись вламываться внутрь: кто-то через дверь, а кто-то через окно. А внутри – картина Репина «Караси на песке». Беспомощные трепыхания; у некоторых террористов течет из ушей кровь, и почти все обгадились. Хорошо, что в компании заговорщиков не было никаких баб…
И тут же, сразу, пока захваченные враги не пришли в себя и не начали оправдываться, мы приступили к экспресс-допросу. Поначалу господин Санданский все отрицал, но потом, отведав мозгобойки, тоже сломался, как и господин Паница, и словесное дерьмо из него полилось рекой. Банальная же причина – личная черная зависть к более успешному товарищу, вызывающая лютую злобу. Этот человек готов ковриком стелиться перед турками, лишь бы те признали его главой вожделенной македонской автономии>[43] в составе Османской империи, не понимая, что все эти игры в любом случае кончатся большой кровью. Думаю, что теперь господину Баеву стоит распрощаться с мечтой наставить этого человека на путь истинный, ибо первый, кто заговорит с ним после Ивана Гарванова, будет только Святой Петр. И ведь совершенно его не жалко, потому что это такая дрянь, что после простого разговора с эти человеком хочется пойти и помыть руки с мылом.