Я позволил себе потеряться в этом звуке – в лучшем смысле этого слова. Освободился от собственных мыслей. От видений.
Я увидел высоченные стены воды, сдерживаемые рукой Бога, который способен на все, Бога, который прислушался к просьбе одного Моисея задолго до моего существования. И попросил Его сделать это снова. Попросил Бога опустить стены. И тогда Молли исчезла.
Джорджия
Моисей перестал ходить в школу после того, как полицейские забрали его с урока из-за рисунка, который он нарисовал под эстакадой. Я не виделась с ним четыре недели. Почти целый месяц держалась в стороне. И он ни разу не пришел ко мне. Сама не знаю, почему я на это надеялась. Но ведь в таких случаях существуют определенные правила, не так ли? Нельзя заняться сексом и после этого ни разу не позвонить, ни разу не встретиться. Нельзя лишить кого-то девственности самым грандиозным, сногсшибательным образом, а затем просто вернуться к своим делам. Или же можно – в его случае.
Но я знала, что в ту ночь он чувствовал то же, что и я. Просто знала – и все! Ну не могла я единственная испытывать эти эмоции. И они постепенно изматывали меня. Желание, головокружительная необходимость позволить его телу накрыть мое и повторить все то, что я поклялась больше никогда не делать, брали надо мной верх. Я была абсолютно несчастна и в среду перед Днем благодарения решила, что с меня хватит. Я поехала к заброшенной мельнице и нашла его джип неподалеку от заднего входа. Моисей должен был уже закончить с демонтажем, но почему-то все равно регулярно приезжал сюда. Я быстро написала записку на задней стороне чека с техосмотра, который нашла в бардачке Миртл.
Моисей!
Встреться со мной в конюшне, когда закончишь свои дела.
– Джорджия.
Я не хотела подписываться, но не была уверена, что Моисей узнает, от кого это письмо. Затем положила записку под его дворники текстом вниз – если он выйдет и не заметит ее, то сможет прочитать слова через лобовое стекло, сев за руль.
После этого я поехала обратно домой. Надушилась, чтобы благоухать как роза, почистила зубы, сменила белье на чистое. Я пыталась не думать о том, насколько я жалкая и разочарованная в себе, пока красила тушью ресницы и смотрела себе в глаза, нарочно не фокусируясь на своем отражении.
Я прождала в конюшне целый час. Один раз туда зашел мой отец, и я чуть не выдала себя, обернувшись с широчайшей улыбкой на лице, лишь чтобы увидеть его вместо Моисея. Меня тут же охватил страх, что папа каким-то образом прознает, что я задумала, и грусть от того, что Моисей до сих пор не явился. Надвигалась буря, и с наступлением холодов мы часто заводили лошадей в конюшню на ночь. Лакки с Сакеттом, а также Долли, Реба и Мерл – лошади, которых мои родители использовали исключительно для иппотерапии, – уютно устраивались в отдельных стойлах, после чего их всех расчесывали и всячески холили и лелеяли. Они послужили мне прикрытием, и папа купился на эту уловку. Я почувствовала себя какой-то блудницей, когда он пошел обратно в дом без единой тревожной мысли в своей седеющей голове. Наверняка он думал, что его дочка-сорванец в безопасности от мальчишки по соседству. Увы, судя по всему, так и было. Вот только он не был в безопасности от меня. И все же, несмотря на снедающее чувство позора, я не уходила из амбара.