— Смотри на меня, — приказывает он, и я вскидываю голову, сталкиваясь с его глазами, радужка которых залита желтым.
— Это обязательно? — холодно интересуюсь я.
— Да, — выдыхает он.
— Не отпускаешь контроль даже в таких ситуациях?
Вервольф усмехается и проводит большим пальцем по моей щеке.
— Просто нравится этот ракурс.
Вот значит как?
Хочешь увидеть меня побежденной? Не дождешься!
Я сбрасываю его руку и повторяю движение — быстро, если не сказать жестко. И едва не подскакиваю, когда Доминик сжимает в кулаке мои волосы и оттягивает назад, заставляя запрокинуть голову. Не больно, но жутко неудобно: теперь мне при всем желании не отвести взгляда, разве что закрыть глаза.
— Запомни на будущее, Шарлин, — говорит он вкрадчиво, — здесь я решаю, как лучше.
— Пусти, — говорю я. — Или лысые женщины твой фетиш?
Он бросает на меня злой взгляд, но хватку ослабляет. А я ускоряю темп.
То, что я делаю, делаю интуитивно, и именно Доминику сейчас приходится подстраиваться под заданный мною ритм. Но тот, кто «здесь все решает», не жалуется.
Никто не говорил, как именно я должна его ласкать. И мне бы, наверное, нужно стараться закончить поскорее, но в меня будто вселился мстительный бес, потому что я то довожу его до пика, то останавливаюсь. Я не закрываю глаз, а вот веки Доминика прикрыты и подрагивают от сдерживаемого внутри напряжения. На одном движении член под моими ладонями пульсирует, а вервольф вздрагивает, издавая протяжный стон.
Который не успевает стихнуть, когда мир перед глазами переворачивается: вервольф подтягивает меня вверх. И, прежде чем успеваю слово сказать, впивается в мои губы властным поцелуем. Коротким и жестким.
Его рука сжимает мою грудь, скользит вниз по животу, а внутри меня все сжимается от напряжения. Сердце ухает вниз, потому что завершение дня станет совсем «прекрасным», если он решит продолжить, но Доминик отстраняется так же резко.
— Зачем? — выдыхаю я. Хотя все во мне продолжает подрагивать.
— Чтобы скрепить сделку.
Я должна чувствовать облегчение оттого, что добилась своей цели, или, наоборот, отчаяние, а, кажется, не чувствую ничего. Этот день выпил меня досуха.
Доминик выпил меня досуха.
— Сегодня я занят, — с сожалением произносит он, приводя себя в порядок. — Но мы продолжим завтра.
Я вскидываю голову:
— Завтра ко мне вернутся те головорезы.
— Об этом можешь не беспокоиться. Дай руки.
На автомате протягиваю ему ладони, и Доминик вытирает их платком. Такая забота больше напоминает издевательство, чувство такое, что меня обманули.
— И это все? — спрашиваю я, отталкивая платок. — Я могу не беспокоиться?