На плече у Димки Матвеева висел на ремне большой черный ящик. Я не сразу догадался, что это футляр, я даже и не думал, что и у гармони могут быть футляры, просто мне это не могло прийти в голову, ибо за свою жизнь я видел немало гармошек, и ни у одной футляра не было. По моим понятиям, футляр полагался лишь баяну, но не мог же баян поместиться в таком небольшом ящике, какой висел на ремне у Димки.
Малюк отыскал меня взглядом:
— Бери-ка в руки музыку! Ну, кто у нас самые голосистые? Придвигайтесь поближе! Матвеев, доставай гармонь, чего копаешься?
Предчувствуя беду, я отстранил Димку, поспешно отстегнул пряжку, откинул крышку, глянул внутрь футляра, и в глазах зарябило от обилия кнопок. Их было так много, что располагались они в три ряда, и это была катастрофа! Я уже мог бы и совсем не вынимать инструмента, все было ясно и так, но, словно надеясь на какое-то чудо, я вынул его, глянул на клавиатуру левой руки, где в пять рядов, сверху донизу, теснились басы, и готов был заплакать от отчаяния. Передо мною был маленький и легкий, украшенный инкрустацией баян, вернее, полубаян, я знал, что такие существуют, я даже видел похожий в кинофильме «Трактористы» у артиста Крючкова, когда он вместе с бригадой поет песню «Броня крепка, и танки наши быстры…», но в жизни мне подобного инструмента встречать не доводилось, и баян я держал в руках впервые.
Малюк по выражению моего лица понял, что произошло, и хрипло спросил:
— Что, не такая?
— Это не гармонь, это баян, — ответил я.
— Как не гармонь? Как не гармонь? — торопливо выкрикнул Дерябин, который уже выдвинулся в самый центр и, наверное, ждал благодарности. — Да это, если хочешь знать, самая лучшая гармонь — трехрядка называется!
— Это баян, — сказал я, снова оглядывая инструмент.
— Ну, а если и баян, то чем это плохо? — не унимался Дерябин. — Другой бы радовался, что такую дорогую штуку привезли…
— Помолчи! — резко оборвал его комиссар, сглотнул слюну и сказал мне: — Ты попробуй!
Пробовать было бесполезно, но я присел на нары, поставил баян на колени, тронул первую попавшуюся кнопку, она отозвалась приятным волнующим голосом, я заспешил, привычным перебором надавил две следующие, и из-под пальцев вылетели разноголосые, чуждые друг другу звуки. Я искал знакомые созвучия, иногда натыкался на нужные мне кнопки, но находились они не там, где было привычно мне, и не сразу, а через два-три посторонних и лишних звука, которые резали слух, и наконец я прекратил это мучение.
Все притихли.
— Да ты, паря, умеешь ли играть вообще? — неловко засмеялся Дерябин, но комиссар так глянул на него, что он сразу же напустил на лицо печальную озабоченность.