Малюк, мрачно сощурившись, о чем-то раздумывал, в нарушение собственного запрета курить в казармах, достал трубку, набил ее табаком, который в отличие от махорки мы называли «легким», сделал две-три затяжки, посмотрел на меня:
— Ты на гармони сам научился играть?
— Сам.
— Отец не помогал?
— Нет.
— Дерябин!— позвал он.
— Я слушаю, товарищ комиссар.
— Вы какую гармонь должны были привезти?
— Так ведь, товарищ комиссар, я хотел как лучше.
— Я спрашиваю — какую?
— Хромку, двадцать на двадцать пять.
— Не двадцать, а двадцать пять на двадцать пять. Даже этого не могли запомнить! Так вот, слушайте!.. Кочерыгин! — окликнул он помкомвзвода.
— Я здесь! — маленький, пухленький Кочерыгин в секунду оказался перед комиссаром.
— Кочерыгин, до Нового года остается неделя. Без музыки, по милости Дерябина, праздник мы встречать не намерены. Так вот! Его, — Малюк указал на меня, — я на эти дни освобождаю от всех нарядов и учений. Пусть сидит с этим проклятым баяном день и ночь, но чтоб к Новому году музыка в отряде была. А наряды вместо него будет нести Дерябин. Чтоб впредь он не умничал и задания выполнял в точности! Всем понятно? — Малюк по очереди оглядел всех троих — Кочерыгина, Дерябина, меня, поднялся, надел шинель и, ни слова не говоря, вышел из казармы. Я с облегчением стал укладывать баян в футляр.
— Ты чего так скоро? — добродушно засмеялся Кочерыгин. — Давай, выполняй приказ! До отбоя еще больше часа — бери гармонь! Ну и помучаешь ты теперь наши бедные уши…
С легкой руки Кочерыгина этот редкий инструмент так и остался для всех в отряде не баяном, а гармонью, так, вероятно, было привычней, но меня это обижало, ибо тем самым я вроде бы оказался уже и не гармонистом, и поддержать свой авторитет я мог лишь делом.
— Далась же ему эта музыка! — впервые выражая свое недовольство начальством, неизвестно к кому обращался Дерябин. — Политико-агитационной работой надо заниматься, а не гармошкой… Смешно даже! Комиссар, второе лицо в отряде, а ровно мальчишка — песни, танцы на уме!
Никто не вступил с ним в разговор, лишь Кочерыгин весело напомнил:
— Дерябин, язычок! Когда в отпуск домой просился, небось на гармонь не жаловался!
Не прошло пяти минут, как иной Дерябин — заботливый и ласковый — сидел на моих нарах и уговаривал:
— А ты, паря, действительно, не стесняйся. Время есть. Возьми гармонь и поиграй. Говорят, у кого хороший слух, тот на любой музыке быстро схватывает. А иного учи не учи — все без толку.
Приказ комиссара вначале я воспринял как шутку, разве ж это возможно — научиться играть на баяне за неделю, но было в этом столько необычного и даже заманчивого, что уже и самому захотелось попробовать, и стало вериться, что должно же что-то у меня получиться, все ведь когда-то не умеют, а потом берутся, учатся, становятся баянистами… Когда и где будет у меня другая такая возможность — и баян свой, вот он, стоит, поблескивает черным клеенчатым футляром рядом с койкой, и время свободное дают — что еще надо?