Я поставил баян на колени, наклонил его, чтобы видеть клавиатуру, и первый звук разнесся по казарме.
Отыскать нужные четыре голоса оказалось не так уж и сложно, хотя располагались они во всех трех рядах клавиатуры, запомнил я их довольно быстро, несколько раз пропиликал мелодию и занялся подбором аккордов. Тут пришлось повозиться, ибо было это непривычно для меня, начал я с двойных созвучий, благо находились они рядом, и лишь потом, освоив их, перешел к поискам тройного, но зато, когда из нутра баяна стали наконец все увереннее и точнее прорываться удивительно полнозвучные, волнующие и, как казалось мне, прекрасные аккорды, которые в моем воображении вполне сливались в мелодию незатейливой песенки, я был так счастлив, так возбужден, что проглядел появление в казарме командира отряда. Ведь и говорили же мне, что Суровцев в течение дня обязательно обходит все отрядные помещения, а вот забыл, увлекся, упустил момент для полагающегося рапорта, растерянно стоял перед командиром с баяном в руках и, наверное, по-глупому улыбался…
Суровцев как-то странно хмыкнул (потом мы привыкли к тому, что хмыкал он в состоянии раздражения), прошел к пирамиде, где одиноко стоял мой карабин, взял его, вынул затвор, заглянул в дуло, хмыкнул еще раз, покосился на баян, который я успел поставить на стол, и вышел, ничего не сказав. По стуку соседней двери можно было понять, что прошел он в казарму второго взвода, а я остался гадать, знает ли он, что я выполняю приказ комиссара.
Настроение заметно увяло. Я понимал, что сам допустил оплошку, не отрапортовал, как положено, и оттого злился на себя, но аккорды все еще звучали во мне. Все же я выждал, пока Суровцев совсем уйдет из барака, прежде чем взялся за баян, решив немедленно заняться басами, пора и их подключать в дело.
С нужными мне басами я разобрался довольно быстро. В отличие от гармони их созвучные пары располагались не по вертикали, а по горизонтали, во втором, третьем и четвертом рядах, а вот зачем существуют у баяна два остальных ряда басов, понять было трудно. Думать и гадать времени не оставалось, я торопился освоить найденное, баян зарявкал вдвое сильнее, я сбивался то правой, то левой рукой, каждый раз начинал снова, нервничал, спешил, часто и с опаской посматривал на дверь и все равно едва не проглядел комиссара. Малюк еще от дверей сделал мне знак, чтоб не прерывал занятий, присел напротив, послушал и спросил:
— Что же ты детскую песенку разучиваешь? Кому она нужна? Ты бы уж зря время на нее не тратил…
Я объяснил, что начинать приходится с того, что полегче. Мой ответ, как видно, ничем не утешил комиссара, он посидел в раздумье и вдруг положил руку мне на плечо: