На базу мы вернулись настолько усталыми, что сил едва хватило, чтобы убрать лыжи, поставить в пирамиду карабин, дотащиться до нар и, не раздеваясь, бухнуться на них, словно в мягкую перину. Еще предстояла чистка оружия, но я был счастлив, что делать это полагалось не сразу, а через полчаса или час, когда карабин отойдет в казарменном тепле и не станет больше отпотевать.
Какое это блаженство — лежать с закрытыми глазами, ощущать, как в онемевших ногах постепенно затухает однообразный ритм бесконечного движения, и знать, что усталость эта не пустая, не тренировочная, как прежде, что целые сутки ты продержался на лыжах, прошел не меньше семидесяти верст, а теперь впереди долгая ночь, покойный сон, волнующая встреча с баяном, который вот тут, совсем рядом, опусти руку и наткнешься на клеенчатую крышку футляра.
«Минутку, еще минутку… Я поднимусь, и тогда-то все узнаю… Пусть отойдут руки. Вон пальцы совсем одеревенели. Надо подождать», — успокаивал я себя, а сам уже терял веру в то, чем жил на озере, и было боязно убедиться в этом.
— Подъем! — закричал вернувшийся откуда-то Кочерыгин. — Котелки в зубы и на ужин! Подъе-ом!
Не было во взводной жизни другой команды, которая вызывала бы такое веселое и всеобщее оживление. Тут уж никого дважды звать не приходилось, но каждый и в этом проявлял свой характер. Нетерпеливые кидались на кухню первыми, а кто поопытнее, те не спешили, они знали, что у прижимистого отрядного повара Гончарова на дне котла остается уже и не суп, а густая сытная кашица из разваренной рыбы, мягких костей и картофеля.
Никакого ужина мы сегодня и не ждали — была уже полночь, да и сухой паек получили на три дня. Если бы это известие принес кто-либо другой, то его приняли бы за розыгрыш. Но Кочерыгин обходил нары и чуть ли не силой стаскивал успевших заснуть бойцов:
— Подъем! Кому говорю — подъем! На ужин!
Через недолгое время казарма опустела. Для меня это было спасением: чтоб проверить себя, мне вполне хватит и нескольких минут.
— Ты что? — спросил Кочерыгин, увидев, что я медлю. — Что-то, парень, ты все в хвосте плетешься… К выходу чуть не опоздал… Что с тобой? Не заболел ли?
— Нет… Мне надо на баяне попробовать.
— Иди поужинай и пробуй себе на здоровье!
— Надо, пока никого нет, понимаете?
Не знаю, что понял мой славный помкомвзвода, но он покивал головой и сказал:
— Давай котелок. Принесу.
II
Он ушел. Я достал баян, поставил его на колени, отыскал глазом нужную кнопку, коснулся ее пальцем, на мгновение замер, дернул мехи — и чудо, как мне казалось, свершилось: из-под полированной фанерной решетки вырвался тот самый звук, которого я и ожидал.