. И хотя в новых условиях еще сохраняется процедура голосования, в действительности она принимает уродливые формы, при которых избирателей загоняют на участки, как «стадо баранов», а само действие похоже на «фантастическую пародию». Тоталитаризм проникает во все сферы человеческой жизни, падая «тенью всемогущего государства между родителем и ребенком, мужем и женой», друзьями и коллегами, между священником и прихожанином, даже между верующим и Богом
[2346].
Крестный поход Черчилля объяснялся тем, что в «концепции тоталитарного государства» он видел «угрозы и вызовы всем общечеловеческим ценностям». «На протяжении веков нас учили воспринимать свободу, как самую драгоценную вещь, — писал Черчилль в одной из своих статей в августе 1934 года. — А цель новых философий для их последователей и жертв — универсальное рабство»[2347].
После анализа ситуации в Германии и других европейских странах, ставших жертвой диктатуры, Черчилль переходит к ответу на ранее заданный вопрос, почему эта форма правления является неприемлемой. И ключевым в его ответе является цена, связанная с лишением свободы — «свободы мысли, свободы слова, свободы вероисповедания, свободы передвижения и свободы печати»[2348], — которая слишком высока[2349]. Почему? Потому что нарушается фундаментальный для Черчилля принцип государственного устройства: «правительство служит народу, а не народ — правительству»[2350], государство «защищает и охраняет права своих граждан», в том числе от «амбиций, жадности, злобы и прихотей правителей»[2351], государство дает народу «право голоса в делах управления своей страной и право прибегать к защите закона даже против самого государства»[2352]. Иначе какой смысл в парламенте, если он не является «местом, где озвучиваются честные заявления»? Какой «смысл направлять депутатов» в палату общин, если они «говорят только то, что популярно сегодня» и «громко приветствуют любую пошлость министров»? — вопрошает Черчилль[2353], по мнению которого парламент был создан «не только для принятия хороших законов, но и предотвращения плохих»[2354].
Наблюдая за той ямой, в которую Европа самовольно загнала себя, он не мог не поражаться, как «возрождение единоличной власти» стало возможно «после всех веков исторического опыта и прогресса»[2355]. В его представлении, диктатура является призраком «из тьмы Средневековья» с его «расовыми гонениями, религиозной нетерпимостью, подавлением свободы слова, представлением о гражданине, как о простейшей, бездушной частице государства»[2356]. Но в свете дня призракам нет места. Так и диктатура — это «слепое, жалкое, фетишистское поклонение одному человеку», по своей сути — «довольно примитивный общественный строй», не более чем «переходное явление»