– Я нашла парня, который пропал, – объясняю я. – И привела его назад.
Сюзи хмуро смотрит на меня. Смотрит так, словно воспоминание о пропавшем парне причиняет ей боль.
– Я думала, он умер, – напряженным тоном отвечает Сюзи. – Замерз где-нибудь в снегу, и найдут его только весной.
При этом она вздрагивает, но слова ее звучат как-то слишком равнодушно, будто смерть в лесу – дело в наших краях вполне обычное, заурядное. Ну, умер парень, и что? Его легко заменит другой.
Я приподнимаю бровь, а Сюзи накручивает на палец прядь своих длинных волос, притопывает ногой – одним словом, выражает нетерпение. Надоел ей наш разговор, я чувствую.
Язычки горящих на длинных столах свечей дрожат, заставляя танцевать тени на стенах. Сюзи скрещивает руки на груди, придвигается ближе ко мне и тихо, словно не желая, чтобы ее услышал кто-то еще, кроме меня, говорит:
– От этого места у меня мурашки бегут.
– Они здесь у всех бегут, – отвечаю я, разглядывая странные тени на высоком потолке. Руки, головы, торчащие кости – и все вывернуто под какими-то невероятными углами. Говорили, что лагерь про́клят, что здесь полно призраков умерших старателей, которые бродят по ночам и стучатся в окна.
Что тут сказать? Эти мальчишки никогда не жили в лесу и не привыкли ни к звукам скребущих в окно ветвей, ни к прикосновению холодного ветерка к шее, когда ты спишь.
– Ага, – вяло соглашается Сюзи, но я-то вижу, что совсем не это она мне хочет сказать, что-то другое вертится у нее на языке. Она потирает ладони и шепчет себе под нос, глядя в сторону.
– Не могу я больше здесь оставаться.
Сюзи опускает голову и медленно дышит, словно пытаясь представить, что находится где-то в другом месте. Будто воображает, что – щелк, щелк, щелк три раза каблучком, пуф-ф-ф! – и она у себя дома, больше не в горах, с этими ужасными парнями.
От ветра язычки свечей вздрагивают и трясутся деревянные стены столовой. Начинается новая снежная буря. Я слышу свист ветра, и под его напором распахиваются двойные двери, с грохотом ударяясь о стены.
Огромный зал моментально погружается во тьму – свечи задуты, а огонь в камине у дальней стены уже не пылает, лишь светятся красные угольки. Скребут по полу поспешно отодвигаемые стулья, звенят опрокинутые тарелки и упавшие со стола вилки. В раскрывшийся дверной проем проникает мутный серый свет дня, но его недостаточно, чтобы осветить темный зал.
– Спокойно, все в порядке, – гремит в темноте голос одного из вожатых. – Всем сесть на места, чтобы мы могли пересчитать вас по головам.
Темноту рассекает луч фонарика, к нему добавляется еще пара таких же лучей, они скользят по лицам и высоким стенам столовой.