И на самом деле я вовсе не хочу, чтобы вернулась Сюзи или Оливер – правда не хочу. Я боюсь, что мог сделать Оливер, и боюсь того, что могла видеть Сюзи. Без них мне безопаснее. Крепко запертые двери лучше друзей, которым не веришь.
И все же стоящая в доме тишина тяжелым камнем давит мне на грудь.
Я сажусь возле мерцающей свечки. Держу в руке свою банку и жду, когда в открытое окно на огонек свечи влетит белый костяной мотылек. Но он все не появляется и не появляется, а в комнате становится все холодней.
Дневной свет сменяется сумерками.
Густеют тени.
Я кладу голову на деревянные половицы.
Рядом со мной вытягивается Фин, трогает мое плечо, часто дышит. А на мои глаза вновь наворачиваются слезы.
Я знаю, что костяной мотылек никогда не залетит на мой чердак.
Знаю, что не так-то просто его обмануть с помощью лавандовой свечки, зажженной на полу спальни. Охотиться на костяного мотылька – это не то же, что ловить саранчу, пчелу или светлячка, например.
Но даже если я поймаю мотылька – даже если! – я все равно не смогу нашептать достаточно сильное заклинание, чтобы заставить его убраться прочь. Заклинание, которое заставило бы вестника смерти навсегда покинуть наши леса. Ну, и на что, скажите, годится Уокер, которая не способна даже насекомое заколдовать? Ведьма, не знающая элементарных заклинаний? Ведьма, бабушка которой умерла раньше, чем научила юную Уокер вызывать внутри себя лунный свет, а ее мать предпочитает вообще никогда вновь не колдовать в стенах своего дома.
Я Уокер, которая, пожалуй, совсем не ведьма.
Мне казалось, что я хочу остаться одна, что я достаточно храбрая и сильная и мне ничего от других не нужно. Но теперь я в этом не уверена. Теперь мое сердце болезненно сжимается в пещере грудной клетки, и мне хочется сделаться такой маленькой, чтобы пролезть в щель между половицами и исчезнуть. Быть крошечной и незаметной.
Я даю огарку свечи догореть до конца, пока он не превращается в расплывшуюся у меня под ногами лужицу голубоватого воска, в которой начинает мигать, потрескивать, а затем и вообще гаснет остаток фитиля. Я выпускаю из рук стеклянную банку, она катится по полу и с глухим стуком ударяется о ножку кровати. Я подтягиваю колени к груди, зарываюсь пальцами ног в прикроватный коврик, но окно оставляю открытым – мне необходимо почувствовать холод, – и слушаю свист ветра под крышей дома.
В груди у меня пусто и гулко, такое ощущение, будто меня выпотрошили, и осталась только ноющая боль под ребрами. Я сейчас кажусь себе фонарем из тыквы, которые вырезают на Хеллоуин, чтобы зажечь внутри свечку.