— Вы можете подать свое предложение нашим менеджерам, они оценят и выставят Ваш объект на продажу.
— Мне срочно понадобились деньги. Я готов уступить в цене.
Девушка покраснела. Она прекрасно помнила этого русского, но ничем не могла ему помочь.
— К сожалению, мы так не работаем.
— Но я готов уступить половину цены, если Вы заберете его сразу.
— Нам сложно найти на такой объект покупателя, — призналась девушка.
— А сколько понадобится ждать?
— Последний хозяин продал его лет сто назад, и с тех пор его никто не покупал.
— А какая реальная цена, чтобы продать его сразу?
Она снова покраснела. Ей жалко было этого русского. Он теперь уже не имел того лоска и был совсем неинтересен.
— Я думаю, тысяч восемьдесят, не больше… Но все равно мы не возьмемся его продавать. Извините.
Он вышел из этого новенького офиса. Оглянулся на их особняк. Теперь он знал, на какие деньги его приобрели. «Ну что ж, теперь это будет на их совести», — подумал он. И ему почему-то стало их невероятно жалко.
Он сидел в своих поношенных, рваных джинсах на деревянной скамейке, которую когда-то вынес из дома и на которой однажды сидела она. Он немного поизносился. Там, в городе, на последнюю мелочь купил несколько бутылок воды и замечательных багетов французского хлеба. И теперь жевал этот хлеб. Он никогда не думал, что это может быть так вкусно. Просто кусок хрустящего хлеба. И запивал его водой.
Что он теперь будет делать? У него отобрали те два года. Он уже был должен этой стране… Он должен! Никогда бы не подумал. Но тем не менее… Он не искал больше своих часов. Не искал Мари. И мысленно попрощался с ней уже навсегда.
— Не в этой жизни.
Но сейчас, глядя за ее забор, он видел там, рядом с конюхом, этого черного красавца, этого самого настоящего арабского скакуна, и приятное тепло разливалось в его груди. Теперь никто его не поблагодарит и не скажет спасибо за это. Теперь уже точно никто! Потому что ему дали всего три дня, а чудес не бывает. Он не чувствовал больше за собой никакой вины. Она растворилась навеки. Было только ощущение какой-то пустоты и легкости. Что он сделает потом? Он не знал и не хотел думать об этом. Но сейчас…
Еще оставались эти три дня, и они были его по праву! Эти прекрасные три дня — они были его! Он пошел по своей земле. Подошел к тому склону, который столько лет ждал его. Лег на эту высокую траву на склоне, как на огромный зеленый лежак. В траве полз какой-то черный муравей. Этот трудяга, видимо, торопился к своей семье — тащил какую-то щепку. Его ждали — и он торопился. Этот черный маленький француз, не имевший ни гражданства, ни долгов. Просто полз туда, где его кто-то ждал.