Ее воспитанность делает меня косноязычной, ее стиль — неуклюжей; таков наш модус взаимодействия.
— Я на Ханкё у подруги, уехала на выходные, — сообщает она мне. — Мы весь день возились в саду, я не услышала твоего звонка.
Как всегда, кажется, что Маргрете только и ждет, что я уцеплюсь за возможность рассказать ей о том, как прошел мой день; мои занятия должны оказаться похвальными. Она как бы ожидает, что все должны быть такими, как она, и не теряет надежды на это, или того хуже: не замечает, что это не так. Никак не может смириться с тем, что я такая неловкая.
А тут еще в комнату входит Анника: капельки пота на лбу, тащит на руках младшенького…
— Ну, не важно, — говорит Маргрете, поскольку я молчу. — Ты мне звонила; что ты хотела, милочка?
Она называет меня милочкой. Больше меня никто так не зовет — ни отец, ни сестра, ни муж. Я откашливаюсь: надо прочистить голосовые связки, надо рассказать ей о случившемся.
— Да вот, хотела просто спросить, — говорю, снова прочищая горло: в нем так першит, будто оно из наждачной бумаги. — Вы с Сигурдом не разговаривали в последние дни?
На другом конце линии становится непривычно тихо.
— Разговаривала ли я с Сигурдом? — спрашивает Маргрете.
— Просто получается, — говорю я, — что он пропал или не то чтобы пропал, но как-то так… Он на выходные собирался на дачу с Томасом и другим своим другом, но не приехал туда. А еще…
Я больно прикусываю язык; знаю, что, конечно же, не надо бы выкладывать это другим, совсем не надо, но раз уж я начала, то пусть, и я продолжаю:
— А еще он позвонил мне и сказал, что он там, с ними, но его там не было. И мы тогда подумали, мы с Томасом, и там еще был Ян-Эрик… Ну, в общем, они втроем собирались на дачу, но не важно; главное, что он туда не приезжал, говорят они. А мне он сказал, что находится там.
— Что ты такое говоришь, Сара, — говорит Маргрете, и голос у нее теперь строгий такой, чуть ли не осуждающий; так звучит, должно быть, голос у высокоморальных матерей, которых дети пытаются впутать в свои мелкие козни.
Языку больно, во рту влажно и солоно; наверное, до крови прикусила.
— Он не приезжал на дачу, — говорю я. — И домой не вернулся.
На другом конце провода молчание. Я сижу тихо-тихо. И вокруг все тихо; слышно только, как возится ребенок на руках у Анники, но и они помалкивают. Просто невероятно, чтобы в этом доме стояла такая тишина; здесь обычно и собственные мысли-то не расслышишь. Но сейчас сестра стоит и совершенно откровенно слушает наш с Маргрете разговор; и я знаю, что теперь мне предстоит объясняться еще и с Анникой.