По слухам, фуражка комдива хранилась в Центральном военно-морском музее. Он мог, по нашему разумению, позволить себе все, что угодно…
Вот что мгновенно ожило, всплыло и заговорило во мне, когда на мостике «Щербацевича» я услышал от капитана: Иванников…
А тем временем мы прошли поросший травою и лесом черно-зеленый остров Мудьюг, возник — и пропал за деревьями четырехгранный белый столб — памятник жертвам интервенции. Белое море было неподалеку. Утром мы уже шли вдоль Терского берега, пустынного, серого, резко обрывающегося к воде.
16 июля около полуночи (впрочем, в разгар полярного дня это обстоятельство вряд ли существенно) на траверсе восточной оконечности Вайгача появилась первая льдина. На стальной, совершенно гладкой воде она зеленела, как горлышко от бутылки. Где-то впереди нас ждала перемычка: ледовое поле длиною в несколько миль.
Воскресенье. На судне все, как обычно. Готовимся к встрече со льдами. Она произойдет вечером. Карское море хмурится. Небо затягивает облаками, в снастях начинает посвистывать ветер.
Он делает свое дело. Качка заметно усиливается, облака уплывают. На стерильно-синем небе солнце светит вовсю, но тепло только на шлюпочной палубе, за трубой. А за бортом льдины, льдины… Одни девственно белые, другие в коричневых пятнах. То ли возрастом постарше, то ли это работа ледокола.
Впереди нас черно-белый корпус «Киева». Капитан сообщает, что берет нас «в проводку». Это означает, что отныне мы находимся под защитой ледокола. «Щербацевич» легко раздвигает льдины. Они кувыркаются в черной, как машинное масло, воде, обнажая то голубое, то светло-зеленое брюхо… Но это мелкобитый лед, и толщина его не более полуметра. Что-то ждет нас впереди… Море «коричневеет». Сказывается близость Енисея, точнее, Ензалива. Так назвал Енисейский залив Леонид Иванович Кузнецов, наш новый старпом. Вообще северянам свойственна тяга к сокращениям. Я это уже заметил. ЗФИ — Земля Франца-Иосифа, Шпиц — Шпицберген.
На баке двое моряков красят катер. Это капитаны-механики Василий Бахмач и Анатолий Никульченко.
Я имел однажды неосторожность сказать на судне, что, судя по внешнему виду, катер подготовили к сдаче на металлолом. На судне каждый человек на виду, а уж если гость, то и подавно. И стоит тебе о чем-то или о ком-то отозваться — будет доложено незамедлительно. Разумеется, когда речь идет о делах судовых. О Пикассо можно высказываться сколько угодно.
Говорю обо всем этом только потому, что не успел я обменяться парой слов с моряками, как Бахмач уже сказал:
— Вы на него через неделю поглядите. Увидите, какой красавец!