Поднял Прокопий булочку, хотел хоть в урну бросить, что ли, да больно уж смрадно в этом ящичке, не посмела рука. Стряхнул грязные комочки, пододвинул хлеб в сумке, только собрался с краю булочку положить, вдруг услышал:
— Отец…
Старик вздрогнул даже — тихий такой, напуганный был голос. Обернулся — дочь стоит, Лида.
— Ты чего тут? — робея, спросила дочь.
— Чего? — не понял Прокопий.
— На что это… подбираешь-то?
— А чё? Запрет, что ли, вышел?
— Люди же смотрят, — почти шепотом проговорила Лида, осеклась под отцовским взглядом, но все-таки докончила: — Сыновья директора, машины имеют, а отец объедки собирает…
Прокопий помолчал. Когда он собирался в магазин, складывал бутылки, старуха, которая всю жизнь тише воды, ниже травы, ту же песню запела: «Поди, не носил бы уж, а то че люди подумают. Дети начальники, а отец полмешка бутылок понес. Срам! Пусть стоят, места, поди, не простоят». А зачем добру пропадать?! Попробуй-ка их, бутылки эти, сделай, немало труда, наверное, уйдет, материалов сколько затратится, а так — помыл, другую бумажку наклеил, снова разливай. И для себя опять же копейка. Ну, куда ни шло, бутылки, а тут ведь хлеб! Хлеб поднять с земли — тоже стыдно! Дожили!
— Ты в магазин шла? — сдержанно выговорил Прокопий, — вот и иди.
— Тятя, ты не подумай чего, но люди-то…
— Чихал я на вас всех…
Прокопий сунул булочку в сумку и пошел себе.
«Скажут»… «подумают»… — екало у него внутри. Не мог старик взять в толк этой заботы жены и дочери. Конечно, не нуждается он в этой булочке, но валяется же! Ногами топчем, пока лиха нет! Ну, сыновья, ну, уважаемые люди, начальники — двое в городе, один в исполкоме сидит, другой гаражом заведует, а третий в районе всей техникой командует. Хорошо, конечно, что говорить. А если пораскинуть маленько мозгами, нечему особо-то радоваться. Летом съехались все, затеяли баню новую ставить, как все теперь делают, по-белому, рядом с домом. Снохи, внуки, сыновья сами — копотно, говорят, в бане по-черному, дымом пахнет. Взялись за топоры, глядит Прокопий, а работники-то с сыновей — поту больше. Пузатые, толстозадые, скинули рубашки — стыд смотреть. А здоровенные были парняги, верткие, задорные, шоферами все трое работали. Смотрел тогда отец на сыновей и больше, чем теперь, радовался: его, Прокопия Каргина, порода. Потом учиться стали заочно, пошли на повышение. Продвинулись. Разъехались. С чего ради пыжиться? Шибко на показ привыкаем жить, друг перед дружкой, как гусаки.
Пришел старик домой — Никита его дожидается, сосед. Прокопий еще из сенок услышал, как тот орал глуховатой Нюре: