— Ну уж в этом я помочь не могу, — сказал старик, — ресторана здесь нет. Хлебопекарня и та не работает, разве что Марийка чем поможет. Наверняка что-нибудь да осталось с поминок… Не отдали же все собакам и поросенку… Угощения была целая гора!..
— Что-нибудь придумаем, дедушка Радко, — успокоила его Марийка. — Ты займись гостем, а я пока домой сбегаю.
И она бросилась через площадь к дому. Петринский снова снял рюкзак, бросил плащ на перила, сел на крыльцо и закурил.
Пока он курил и слушал рассказ старика о старом доме, Марийка проворно наполнила большую корзину оставшейся от поминок едой: вареное мясо, хлеб, кутья. На всякий случай положила и бутыль с холодной ключевой водой и несколько яблок, оставшихся еще с прошлого года. Ей было приятно заботиться о нем, несмотря на досаду, что свалился как снег на голову! Раздражал и его запущенный вид. Наверное, Балтов посмеется, увидев Петринского таким заросшим и грязным. Поэтому она положила в корзинку кусок мыла, полотенце и ножницы, чтобы можно было постричь бороду. Хотела положить и рубашку для смены, но воздержалась, чтобы не вообразил себе больше, чем нужно!..
Прикрыв белым полотенцем битком набитую корзину, Марийка снова спустилась прямой дорогой к амбулатории.
— Может, сыт и не будешь, но и с голоду не помрешь, парень! — сказал дед Радко, увидев Марийку с корзиной. — Так ведь говорил Странджа у Ивана Вазова… Когда-то я был артистом, в нашем клубе… Большим артистом! Только давно это было, еще до Девятого сентября…
Петринский бросился навстречу, взял корзину из рук Марийки, тут же отбросил полотенце, отломил ломоть хлеба и принялся уписывать вместе с мясом за обе щеки. Бай Радко смотрел и наслаждался. Взял плащ и рюкзак и повел гостя к старому дому, расхваливая выступающие далеко вперед эркеры и резные деревянные потолки. Писатель ел с такой жадностью, что едва промямлил Марийке «спокойной ночи» в ответ на ее заявление, что идет домой.
Она вернулась домой довольная, что сумела избавиться от гостя, но все равно долго не могла успокоиться и заснуть. Стояла у открытого окна, смотрела на яблоневый сад, на освещенные луной вершины тополей, слушала стрекот кузнечиков, плывущий над спящим селом. Ей все казалось, что она была недостаточно гостеприимной, чего-то не учла, чтобы гость остался доволен, хотя он этого и не заслуживал, явившись с заросшей щетиной физиономией, в стоптанных башмаках и измятом плаще… и еще голодный, как волк!
Стоя у окна, она думала о нем. Ее переполняла какая-то непонятная жалость, тревожила, душила совесть.. Боже мой, боже мой! — повторяла она и все больше и больше упрекала себя за бессердечие, холодность, излишнюю сдержанность. Потом ей вдруг пришла мысль сходить к нему, будто проверить, как он устроился. Но Марийка сразу же отогнала ее от себя. Вот уж почесали бы языки в селе, узнав, что она была у него, к тому же ночью!.. Нет, нет! Лучше уж стоять здесь, слушать кузнечиков, смотреть на луну, висящую высоко над селом, вглядываться в дальние крыши старых домов, обрамленных тополями и вязами, погруженными в вековую дремоту… Нет, будет лучше, если она останется здесь! А он пусть устраивается, как может… Завтра она приготовит ему новую корзинку с продуктами… А может быть, и рубашку выстирает…