— Это досье моего отца.
Петринский с досадой посмотрел на зеленую папку. Он панически боялся любых документов. Ему было просто противопоказано ходатайствовать — за себя ли, за других ли. Он ненавидел любые просьбы и заступничество, канцелярии и ведомства. А если и случалось обращаться с просьбами, то они всегда оставались «без последствий». Такая судьба ждала бы и эту папку. Ему даже не хотелось на нее смотреть. Но Иванка силой всучила ее ему в руки, еще теснее прижавшись к его плечу.
— Моего отца освободили, но под гарантию. По пути в Софию я его видела. Он страшно подавлен. Ждет, чтобы мы его спасли — я и брат… Здесь доказательства его невиновности. Он приложил и автобиографию. И характеристики из организаций, в которых работал. Приложено и его заявление в Комитет по культуре…
— Все это хорошо, — вздохнул Петринский, прижатый бюстом девушки, листавшей документы и показывавшей заявление старого Влаева, — но чем я могу помочь?
— Да вы все можете, товарищ Петринский! Ведь вы писатель!
— Что вы, что вы!
— Вы себя недооцениваете!
— Прошу вас!
— Не слушайте типов, подобных Колиштыркову. Он просто вам завидует.
— Что вы, что вы!
Петринский осторожно отодвинулся, чтобы уменьшить навалившуюся на его плечо тяжесть, но неудачно. Папка выскользнула у него из рук, и документы разлетелись по полу. Потянувший с балкона сквозняк подхватил их и закружил по комнате. Иванка бросилась ползать по полу и собирать. Петринский тоже встал на четвереньки, помогая.
В это время кто-то позвонил в дверь, настойчиво и продолжительно. Писатель и девушка так и застыли на четвереньках. Потом Петринский вскочил, заправил в брюки рубашку и пугливо прислушался. Звонок продолжал трезвонить — резкий, угрожающий. Звонки повторялись так часто и с такой продолжительностью, что нельзя было понять, сколько раз звонят, один или два, как было указано на табличке. Звуки досадливо сливались в один нескончаемый трезвон.
Иванка подала Петринскому знак сесть на кушетку и молчать. Потом на цыпочках подошла к двери. Звонок продолжал звонить. Иванка наклонилась к глазку, долго всматриваясь, но ничего не увидела. На лестничной площадке никого не было.
— Наверное, это снизу, из парадного, — сказала она, — надо погасить свет.
Она снова села рядом с Петринским и попыталась продолжить разговор о документах, но он уже не слушал. Он был страшно напуган. Наверное, это вернулась с дачи Евдокия. Только она могла так ненормально звонить. И никто другой. Только она!
— Товарищ Петринский, да не волнуйтесь же вы!
— Не люблю скандалов.
Иванка закрыла дверь в коридор. Звонить перестали. Со стороны балкона проникал только городской шум и слабый свет уличных фонарей. Тихо. Иванка приложила ладонь к его груди, усмехнулась. Погладила по бакенбардам.