— Оставьте ее!
— Слушаюсь, ваша светлость! — Смилов поклонился.
Остальные тоже отвесили ей поклон. Ударив себя стеком по высоким кожаным крагам, принцесса спросила:
— Что привело вас сюда, господа?
Профессор преодолел волнение, сделал шаг вперед, еще раз поклонился и заговорил хриплым фальцетом:
— Ваше высочество!
— Я вас слушаю…
— Правительство Стамболийского этой ночью свергнуто армией и народом!
— Неужели?
— Да, ваше высочество. Мы находимся здесь уже довольно долго, но все еще не знаем, удастся ли нам встретиться с вашим августейшим братом…
— Мой бог! — воскликнула она по-немецки. — Но это ужасно!
— Считаю своим долгом, ваше высочество, — продолжал профессор тоже по-немецки, — предупредить вас, что еще немного и мы, принимая во внимание поведение главы государства, снимем с себя ответственность за любые последствия и осложнения, которые могут возникнуть для царствующей династии…
— Сожалею, сожалею! — восклицала Надежда.
— Нам очень не хотелось бы, — продолжал профессор, — чтобы какие-либо осложнения возникли в этот решительный для нации день. Просим сообщить об этом вашему августейшему брату.
Княгиня в недоумении развела руками:
— Господа, я ничего не знаю. Я выехала на прогулку рано утром. Царь, по-видимому, тоже отправился погулять. Прошу вас подождать здесь. Я немедленно отправляюсь, чтобы найти его. Он вас примет…
Амазонка снова вскочила на коня и помчалась по аллее в ту сторону, откуда появилась. Визитеры долго смотрели ей вслед, прислушиваясь к удаляющемуся конскому топоту.
А в это время над осажденным городом медленно всходило солнце. На улицах не смолкал топот солдатских сапог и конских копыт. Проснувшиеся горожане испуганно выглядывали из-за задернутых оконных занавесок. «Что случилось? — спрашивали они. — Что происходит?» Более смелые пытались сходить за хлебом в пекарню, но патрули без объяснений, не допуская возражений, возвращали всех домой. Кругом было тихо и безлюдно. На дощатых заборах и стенах был расклеен манифест, напечатанный крупным старомодным шрифтом. В нем говорилось о наступивших изменениях. Но читать его было некому. Люди не знали, что его величество исчез, что подписать указы некому. Не были известны и имена новых министров. Никто не подозревал, что прежние министры томятся в подземельях казарм и полицейских участков.
В эти трудные часы 9 июня 1923 года по Ополченской улице шел невысокий, плотного телосложения офицер, при сабле, в темных очках и слегка сдвинутой набекрень фуражке. Он шел четким шагом, явно довольный царящим вокруг порядком. Патрули — в касках и с примкнутыми штыками, орудия и пулеметы — в готовности, манифест — расклеен. Неграмотные фразы, угрозы, ругань… И обещания социальной справедливости, порядка, дисциплины и прав граждан… И призывы к соблюдению спокойствия и к единству во имя царя и отечества… И конечно же: «Да здравствует Болгария! Да здравствует его величество!» И снова — порядок, законность, честь, доблесть, справедливость… «Ловко они провернули это дело! — бормотал майор. — Ничего не скажешь — ловко!» Он шел, твердо чеканя шаг, отдавал честь и поглядывал на номера домов, мимо которых проходил: 62… 64… 66…