Люблю тебя светло (Лихоносов) - страница 46

Хлебушко-то будет…

«О, как бы найти мне то верное слово, которое бы совпало с русскою жизнью, не похожею ни на какую другую!»

Я ухожу далеко по улице, а она еще бредет, стукая палочкой, ко двору, цепляя подолом траву. Что видела, что слышала, что думала и пела — все уже далеко от нее, будто не на этом свете. Но пусть еще долго живет. Раз уж не достается протяжной доли избранникам, хоть матерям бы, Арине Родионовне или простоволосой соседке отпустил бог бессрочную жизнь Мы бы все-все почувствовали, глядя на них, мы бы со слезами на глазах шли к их воротам от самого края земли. Шли бы и думали: «Это еще оттуда… от  е г о  времени… Это еще Русь…»

Вот, дорогой мой историк, о чем я подумал на прощание.

1968

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Когда мы от Сенной добирались к Тамани пешком, я вспомнил эту строчку из летописи. Мгновенно налетает желание обнаружить возле дороги безымянную могилу, застыть у нее и стихнуть, склонив голову. Чем древнее она, тем покорнее опустишься в мечте на дно времени, укоришь себя мимолетно, что часто ходишь мимо спящих бездумно. А где же она, эта могила веков? И что ж только поле, только Тмутараканская дорога и провода на столбах, что ж незаметны следы прежнего кочевания и стоянок, пусто, кругом земля и нет даже камня, на котором отдыхал бедный изгнанник-князь, инок, либо премудрый Никон? Что ж так обидело нас время? И ты, поздний путник, сентиментальный мечтатель, зачем ты надеешься? Зачем бредишь, волнуешься, рад бы просить ветер о помощи и подслушивать шепот травы? Очнись, ни одна вековая птица уже не пролетит над тобой, ни о чем не споют тебе ветры и дальний голос из-под земли не дойдет! Опомнись! Что тебе она, эта сумеречная быль? Что тебе Мстислав, Ратибор, Ростислав и Глеб? Что они тебе че-рез ты-ся-чу лет? Мало разве своих дней?

Но сердце благороднее головы. Оно не понимает — «можно», «нельзя», «глупо», «невыгодно». Оно  ч у в с т в у е т  и находит вдалеке родные тени.

Сентябрь уже стоял, несла прохладу новая осень. Где они все, мои предки? Где те песни, те зори, те сны? Перестали воевать русские пределы половцы, породнились касоги, умолкли призывы князей, и над заросшими дорогами не слышатся золотые звоны колоколов. Разве была жизнь тогда? Разве случалось когда-то великое разлитие рек, многие дома́ сломало, и жито с полей унесло? Разве все это было? Вот по этой дороге девять веков назад бежал летописец Никон, дважды влекла его беда на край света? День ли слепил или звезды мерцали, дождь или вёдро, несчастьем ли полнилась Русь или радостью — никто уже не помнит, будто и не было жизни. И разве она была? Пугало на небеси страшное видение, зримы были три солнца, а ночью три столпа, восходящие от земли? И в вечернюю зорю едва устояли в землетрясение церкви, и вреда много учинилось, кресты с куполов попадали? И Большая Медведица провожала в тревожный путь дружину с Тмутаракани на север? И кто-то внимал словам мудреца: «Посмотри, брат, на отцов наших: много ли взяли с собою, кроме того, что сделали для своей души?» А в русской земле, по которой даровали мне предки ходить столько лет, еще целы кости ослепленного Василька, Бориса и Глеба? И вещего Олега, Ольги, Мономаха — тоже?