Однажды в комнате инструкторского состава, где заполнялась необходимая полетная документация, возник спор о летных качествах курсантов.
— Как твои новые молодые орлы, Танюша? — спросила Аня Малахова.
— Сто́ящие ребята. Ты знаешь, такие любознательные, живые, энергичные. Просто прелесть, — ответила Таня.
— Ты подожди, Макарова, хвалить. Полеты покажут, кто живой и энергичный, — вмешался в разговор Павел Лузин. — Знаешь, как оно бывает: с виду орел хоть куда, а в полете мокрая курица.
— Брось, Паша! Любого человека можно научить летать, — с жаром сказала Валя Лисицына. — Только, конечно, не каждый станет летчиком.
И тут Таня вспомнила о Балабанове, с юмором, как она это умела, рассказала о нем товарищам, доказывая, что нет оснований «разводить теорию мокрых куриц». Потом в течение чуть ли не всего дня она вспоминала об этом своем первом трудном ученике, недоумевая и досадуя, почему вдруг посторонний человек так упорно занимает ее мысли…
Хотя какой же Балабанов посторонний, если он писал в письме ей: «Вы, мой учитель…» Как же можно считать посторонними теперешних курсантов, когда она знает, чем каждый из них дышит! Была раньше пословица: «Пуд соли вместе съесть». Что соль? Теперь новые измерения: сколько неба вместе излетано! Сколько вместе энергии у самого солнца взято! Вот разъедутся — и, может, не напишут, как не пишет она сама, как не пишет ей Виктор. А все равно везде свои, родные. Во всей огромной, с высоким небом, родной стране.
* * *
День начался обычно. В четырехэтажном здании школы с утра тишина. Хотя и воскресенье, все курсанты, техники и инструкторы на аэродроме: не упускалось ни одного часа летнего, светлого, благодатного времени.
Действительно, благодать: на небе — ни облачка. Зачем же подан знак приземлиться всем находящимся в воздухе самолетам? Зачем срочно собран весь личный состав?
— Товарищи, война…
Майор Поцейко и другие выступавшие могли пока лишь призвать к строгому соблюдению дисциплины и порядка, напомнить, что теперь долг каждого — удесятерить усилия по овладению летным мастерством.
Таня сразу стала проситься на фронт.. Ей казалось, что человек, вооруженный знанием летного дела, не имеет права сидеть в тылу. Она считала Подмосковье глубоким тылом, не предполагала, что не пройдет и месяца, как линия воздушного фронта будет подчас прямо над головой. В рапортах на имя начальника школы инструкторы Макарова и Малахова просили, умоляли, требовали, чтобы им разрешили сражаться с ненавистным врагом, не жалея крови и самой жизни. Начальник задержался с ответом — девушки написали рапорты вторично. И тогда майор Поцейко вызвал их к себе в кабинет. Преисполненные решимости, шли в знакомую комнату подруги. Да знакома ли она? Узкие бумажные полоски, наклеенные крест-накрест на стеклах окон и балконной двери, казалось, заслонили весь свет. Лицо майора было серым. И голос непривычно глухим. Он сказал: